«Чтобы они были едино, как и Мы»: встреча с Церковью верных

«До познания Бога человек доходит собственными слезами. Не то же ли самое в отношении Церкви?»
                  С.И. Фудель. Церковь верных1

«“Бог — конец пустыне!” — говорит человек. И пустыня пути расцветает для него лугом зеленым — Церковью».
                  С.И. Фудель. Моим детям и друзьям2

Церковь — главная тема сочинений Сергея Иосифовича. Можно знать о ней, подобно тому, как можно знать о Боге, например, из учебника догматики, но это будет совсем не то опытное знание, которое только и может удовлетворить внутренний голод человека. Даже самые верные определения церкви не могут заменить опытного ее познания: «В Церковь начинаешь верить и ею начинаешь жить, только почувствовав ее дыхание, — никакие статьи здесь не помогут»3. «Верующий не просто “любит” Бога, он “влюблен” в Него. Весь состав его: и сердце, и ум, и воля — трепещут на пороге величайшей человеческой радости — возвращения в Дом Отчий, в Царство Божие»4. И поэтому, встретив ту же божественную любовь в другом человеке, верующий «совершенно неизбежно» узнает в нем родного: «Церковь есть неизбежность Божественной дружбы учеников Христовых». «Вы други Мои» (Ин. 15:14), — приводит Сергей Иосифович в этом месте слова Спасителя, сказанные «при основании Церкви в последнюю ночь»5, — «если исполняете то, что Я заповедую вам». Исполнение заповедей Господних — вот еще одно определение святости, и «Церковь в ее святом, то есть в ее единственном, единственно реальном смысле», есть братство, соединенное Самим Господом и Его любовью: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас» (Ин. 15:12). «Не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои. <…> Как Ты послал Меня в мир, [так] и Я послал их в мир. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, [так] и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино» (Ин. 17:18—22). Эти слова Евангелия раскрываются, когда человек, возлюбивший Бога, самой этой любовью соединяется с другими любящими учениками.

Сергей Иосифович не устает приводить образы такого соединения: здесь и взятый из «Душеполезных поучений» «механический» пример «периферийных линий — людей», стремящихся «к центру круга, к Богу»6, и случай из жизни — двое пассажиров метро, на миг соединенных в созерцании ребенка, и множество встреч с горячей верой других людей, с каждым из которых навсегда устанавливается связь.

Вид храма святителя Николая в Кленниках с улицы Маросейка. Акварель монахини Иулиании (Соколовой), 26x18,5 см, 1930 г.Говоря о схожем понимании церковной жизни в Москве начала ХХ века, нельзя не упомянуть об общине, сложившейся вокруг священника Алексия Мечёва (1859‒1923), прославленного в 2000 году в лике святых праведных, и его сына, священномученика Сергия (1892‒1942). Хотя Сергей Фудель и не стал членом «покаяльно-богослужебной семьи», в которую постепенно соединились духовные дети о. Алексия, именно их храм он вспоминает в первую очередь, когда много лет спустя пишет о «духовной весне» в 1918‒1920-м годах7. С отцом Алексием Сергей Иосифович Фудель был знаком лично. Впервые он встретил отца Алексия в начале 1918 года на одном из собраний московского духовенства и сразу отличил его от остальных — увидел «маленькую фигуру, быструю походку и такие веселые и всевидящие глаза»8. Отец Иосиф Фудель так представил его сыну: «Это замечательный священник, это наш духовник». Позднее С.И. Фудель «раза два» бывал у о. Алексия дома и на службе и вынес из этого общения удивительное впечатление: «Он был небольшого роста, с быстрыми движениями и какой-то, точно неудержимой, веселостью, которая шла от его премудрых всевидящих глаз. На фоне солидного и мрачного, так называемого “филаретовского” духовенства Москвы, он был носителем того “веселия вечного”, о котором поется в пасхальную ночь»9. С.Н. Дурылин, старший друг Фуделя, был духовным сыном о. Алексия, а после своего священнического рукоположения в 1920 году служил в храме Святителя Николая в Клённиках, где о. Алексий был настоятелем. Связь с мечёвскими кругами не прерывалась и в последующие годы. Одним из связующих звеньев между ними был владыка Афанасий (Сахаров), которого признавали своим епископом после декларации митрополита Сергия и мечёвцы, и члены потаенной церкви в Загорске, находившиеся под духовным руководством о. Серафима (Битюгова). Владыка Афанасий рукоположил нескольких братьев маросейской общины (Сергия Никитина, будущего еп. Стефана, и Феодора Семененко) во иереев, руководил работой Марии Николаевны Соколовой, духовной дочери о. Алексия и о. Сергия Мечёвых, над образом всех святых, в земле Русской просиявших, а потом освятил образ за богослужением в домовой церкви у о. Иеракса (Бочарова)10. Сергей Иосифович упоминает свое общение со священником Михаилом Шиком, который служил в храме на Маросейке, начиная с 1928 г.11. Уже после 1962 года, в покровский период, С.И. Фудель, приезжая в Москву, бывал на службах в храме Пророка Илии в Обыденном переулке, где окормлялись и члены мечёвской общины: в частности, прихожанином этого храма был тайный священник Константин Апушкин и его супруга Елена Владимировна Апушкина, а также Н.Е. Пестов, через тайную библиотеку которого распространялись в том числе и книги Фуделя.

Покаяльно-богослужебная семья как «потаенная церковь»

Главной своей задачей отец Алексей Мечёв считал собирание церкви: «все внимание и существо о. Алексия привлекали к себе слова деяний Апостольских»12:

У множества верующих было одно сердце, и никто ничего из имений своих не называл своим, но все у них было общее; все верующие были вместе, единодушно пребывали в храме, хваля Бога и пребывая в любви у всего народа (Деян. IV, 32).

Протоиерей Алексий Мечёв. 1922 г.Об этом он говорил своим духовным детям, искавшим целостной жизни по вере и желавшим для этого принять монашество: «Погоди, у нас свой монастырь будет»13, имея в виду не монастырские стены, а паству-семью, находящуюся под единым духовным руководством и связанную узами любви. Эту общину отец Сергий Мечёв позднее назвал «покаяльно-богослужебной семьей». Выражение «покаяльная семья» он взял из церковной практики допетровской Руси, подчеркивая, что пришедшие к о. Алексею давно уже не являлись приходом в обычном смысле: «Приходами назывались приписанные к каждому из московских храмов ближайшие жилые дома, население которых составляло паству этого храма, его приход. Малые приходы столицы имели одного священника, богослужение совершалось два—три раза в седмицу. В будний день … из богомольцев приходили к богослужению двое—трое, иногда и их не было»14.
У отца Алексия же люди не «закреплялись территориально» за тем или иным храмом, а каждый сам избирал себе церковь по сердцу15. «По сердцу» — Однако о. Сергий внес важное уточнение: «Мы не только покаяльная, но и богослужебная семья». Главное содержание церковной жизни для него — совместное предстояние перед Богом, неразрывно соединяющее конкретных людей в единое Тело Христово. Письма отца Сергия общине, написанные из ссылки, пронизаны таким пониманием Церкви. Находясь всегда как бы «на пороге», она устремляется «туда», ко Христу:

Там у Господа прекратится всякое отшельничество, там вместе, в братстве Господнем соберутся служившие Ему во всякое время и во всяком месте земли нашей. Для того, чтобы пребывать вкупе там, надо поучиться жить вкупе тут16.

Могила старца Алексия Мечёва на Лазаревском кладбище. Акварель монахини Иулиании (Соколовой), 1930 г.«Дни лукавы», и главная задача «богослужебно-покаяльной семьи» — обрести подлинное единство, о котором для учеников молился Сам Христос: «да будут едино, как Мы едино» (Ин. 17:22). «В этом … жизнь вечная», — пишет отец Сергий со ссылкой на преподобного Феодора Студита, который «в служении семье, в непрестанном купножитии17 с ней видит путь приобщения к вечной жизни: «Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе»18, в сем бо (т.е. в этом житии вкупе. — о. С.) Господь обеща живот вечный».

Принятие семьи своей от руки Господней, пребывание с ней в единении, в любви, в смирении, и как следствие этого, венец отношения к ней — желание непрестанного купножития в ней в сем веке и грядущем — вот основы заповеданного нам пути, исполненного Самим Христом Спасителем19.

Ни арест о. Сергия Мечёва в октябре 1929 г., ни массовые репрессии (впоследствии арестам подверглись и другие члены общины), ни закрытие Свято-Никольского храма на Маросейке в октябре 1932 г. не привели ни к распаду общины, ни к отказу оставшихся на свободе членов общины от продолжения богослужений; правда, они начинают совершаться тайно, на дому.

По понятным причинам эта сторона жизни маросейской общины до сих пор остается сокрытой: необходимость строгой конспирации вынуждала обходиться без письменных свидетельств. Однако из воспоминаний можно восстановить некоторые ее аспекты.

Еще при батюшке существовали духовные семьи или группы, участники которых часто общались друг с другом. Они встречались иногда каждую неделю, вместе читали что-либо из святоотеческой литературы и молились. При отце Сергии это движение получило еще большее развитие. Разрослась община, и таких семей стало больше. Во главе каждой стоял кто-нибудь из более знающих, опытных или старших по возрасту. Он становился помощником духовного отца… и мог оказать первую духовную помощь сестрам – утешить, ободрить, поддержать в трудную минуту…20

Этим событиям предшествовал выход известной «Декларации» митр. Сергия 1927 г., содержавшей пункты о лояльности советской власти и обошедшей молчанием уже прошедший по Церкви в начале 20-х годов репрессивный каток. Многие, в том числе среди священников и епископов, отказались принимать как саму «Декларацию», так и митр. Сергия в качестве первоиерарха Русской Церкви; этих людей стали называть собирательным словом «непоминающие» (соответственно, митр. Сергия за богослужением). Однако их среда была неоднородной: наиболее радикальную позицию занимали те, которое использовали по отношению к себе понятие «истинно-православные христиане»; термин в самом себе содержал осуждение оставшихся под властью митрополита Сергия как «не истинных». Иными словами, эта часть непоминающих отрицала благодатность таинств в Московской Патриархии. Другие, не отрицая таинств, совершаемых в храмах, где предстоятели признавали митр. Сергия и возносили его имя за богослужением, сами по разным причинам предпочитали уклоняться от этого. Именно такова была позиция свт. Афанасия (Сахарова), в круг которого входил и сам С.И. Фудель, мечёвцев, духовных детей о. Серафима (Битюгова). Что касается общины мечёвцев, то их внутренняя жизнь в самой своей основе была основана на глубоких личных связях, неотделимых от богослужения; эта жизнь не допускала внешнего грубого вмешательства, была фактически неконтролируема и оказывалась в СССР подсудной. В этой связи уместно говорить о «потаенной церкви», жизнь которой была скрыта не только от контроля государства, использовавшего потенциальную регистрацию «органов церковного управления» как «приманку, средство давления на церковную иерархию и практически на все сферы церковной жизни»21, но и вообще от внешнего мира.
Отец Сергий с клириками и прихожанами маросейского храма. Верея, 1928 г. Сидят на скамейке (слева направо): священники Петр Петриков, Сергий Мечёв, Борис Холчев; В.Д. Коншин, К.П. Захлыстова Стоят: Е.Н. Доманина, монахиня (инокиня?) Матрона, Е. Горячева, А.А. Цурикова, Л. Орлов, Елена Матвеевна (фамилия неизвестна), Н.А. Иофф, А.В. Романова, Т.И. Куприянова. Сидят в первом ряду: слева - Е. Худякова, справа - З. Залога, в центре - неизв.

Богослужение в камере: реальность святой Церкви

Опыт жизни Церкви гонимой был для Сергея Иосифовича Фуделя драгоценен, поскольку в нем он пережил опытно встречу с Церковью верных: «только к этому ощущению реальности святой Церкви, к ощущению ее святого пребывания в истории и вели многих из нас годы тюремной и ссыльной жизни»22. Через боль, лишения и тяготы истории ХХ века уничтожался налет «веры-обычая», равнодушия, формального отношения к Евангелию, и вновь сбылись пророческие слова: «И обращу на тебя руку Мою и, как в щелочи, очищу с тебя примесь, и отделю от тебя все свинцовое» (Ис 1:25). Очищение потемневших икон, с которых были сняты драгоценные ризы, для С.И. Фуделя становится образом новой эпохи в церковной истории:

Веками наше сознание привыкло воспринимать Церковь только как многокрасочный, пышный и великолепный обряд богослужения, которое так легко отстоять и после которого так легко снова войти в свои вековые дела, грехи и печали<…> И нас очень устраивало, что наше причисление к Церкви так дешево нам духовно обходится. Так было до начала новой эпохи в Церкви и истории, когда мы увидели иконы без риз. Из-под золота и железа засияли древние краски, и церковному сердцу забрезжила заря первохристианства — «теплая заря покаяния»23.

«Теплая заря покаяния» — прежде всего, в раздвоенности: в конце истории, когда «темный двойник» Церкви стремится вовсе вытеснить ее из мира, снова, как и на заре христианства, становится очевидным, что нельзя войти в Церковь, не оставив все ради рождения свыше. Вот реальность жизни, к которой Христос призывает Своих учеников: «Он будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Мф 3:11).

Хотелось бы завершить эту статью словами самого Сергея Иосифовича, которыми заканчивает и он свои «Воспоминания»; в них все осмысление его личного жизненного пути и отражаемого в нем пути всей Церкви.

Какой же общий итог этой тюремной главы?

Есть вера-обычай и есть вера-ощущение. Нам всегда удобнее пребывать в первой, каков бы ни был в нас этот обычай ‒ бытовой или рациональный, как у сектантов. Обычай ни к чему духовно трудному не обязывает. Вера-ощущение требует подвига жизни: труда любви и смирения. И только она дает ощущение Церкви, которого в нас так ужасно мало, о котором мы часто даже и не слышали. «Какое там еще ощущение Церкви!» Может быть, это даже какое-то новое раскольничество?

Вот только к этому ощущению реальности святой Церкви, к ощущению ее святого пребывания в истории и вели многих из нас годы тюремной и ссыльной жизни.

Помню одно ноябрьское утро в камере 1922 года. Ноябрьское утро бывает темнее декабрьского, если снег еще не покрывает землю. Это самое одинокое время года, время тоски и природы и сердца. И в такое утро особенно трудно вставать. Откроешь глаза ‒ и вот все та же пыльная лампочка, горевшая, по правилам, всю долгую ночь. В коридоре еще тихо, только где-то внизу хлопнула дверь. Но я вижу, что о. Валентин и о. Василий уже встают, и вдруг стену внутреннего холода пробивает, как луч, теплая. победоносная мысль: да ведь сегодня будут служить литургию! Сегодня там, на маленьком столике у окна, опять загорится огонь и через все стены и холод опять поднимется за всех людей, за всю страдающую землю жестяная тюремная чаша.

«Твоя от Твоих, Тебе приносяще о всех и за вся» ‒ у нас нет ничего, кроме этого, но именно в этом больше всего нуждается мир24.

Примечания:

  1. Церковь верных. М., 2012. С. 22.
  2. У стен церкви. Моим детям и друзьям. М., 2012. С. 220.
  3. Моим детям и друзьям // У стен Церкви. Моим детям и друзьям. М., 2012. С. 219.
  4. Там же. С. 220.
  5. Там же. С. 221
  6. Моим детям и друзьям. С. 220. Ср. «Душеполезные поучения» аввы Дорофея. Поучение шестое. О том, чтобы не судить ближнего.
    «… одним словом, каждый, как я сказал, по силе своей, старайтесь иметь единение друг с другом; ибо чем более кто соединяется с ближним, тем более соединяется он с Богом. И чтобы вам яснее понять силу сказанного, предложу вам сравнение, преданное от отцов. Представьте себе круг, начертанный на земле, средина которого называет центром, а прямые линии, идущие от центра к окружности, называются радиусами. Теперь вникните, что я буду говорить: предположите, что круг сей есть мир, а самый центр круга — Бог; радиусы же, т. е. прямые линии, идущие от окружности к центру, суть пути жизни человеческой. Итак, на сколько святые входят внутрь круга, желая приблизиться к Богу, на столько, по мере вхождения, они становятся ближе и к Богу, и друг к другу; и сколько приближаются к Богу, столько приближаются и друг к другу; и сколько приближаются друг к другу, столько приближаются и к Богу. Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от Бога и возвращаются ко внешнему, то очевидно, что в той мере, как они исходят от средоточия и удаляются от Бога, в той же мере удаляются и друг от друга; и сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога. Таково естество любви: на сколько мы находимся вне и не любим Бога, на столько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближним; и сколько соединяемся с ближним, столько соединяемся с Богом».
  7. Воспоминания. С. 100
  8. У стен Церкви. С. 21
  9. Там же. С. 113.
  10. См. более подробное описание в посвященному святителю Афанасию рассказе, раздел «Служение “тайнообразующе”»
  11. Фудель С.И. Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 3. С. 499.
  12. Жизнеописание московского старца отца Алексия Мечёва / Сост. м. Иулиания (Соколова). М., 2011. С. 25.
  13. Грушина А.Ф. «Сын мой будет выше меня» // «Друг друга тяготы носите…»: жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва. Книга 1. М.: ПСТГУ, 2012. С. 39
  14. Жизнеописание Московского старца отца Алексия Мечёва. С. 30.
  15. Грушина А.Ф. «Сын мой будет выше меня» // «Друг друга тяготы носите…»: жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва. Книга 1. М.: ПСТГУ, 2012. С. 41.
  16. Мечёв, Сергий свщмч.. Письма общине из ссылки (1929‒1933). Письмо пятое // «Друг друга тяготы носите…»: жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва. Книга 2. М.: ПСТГУ, 2012. С. 450‒451.
  17. «Купно» — «вместе» (цсл.).
  18. Пс. 132:1. В Синодальном переводе: «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!»
  19. Мечёв, Сергий свщмч.. Письма общине из ссылки (1929‒1933). Письмо пятое // «Друг друга тяготы носите…»: жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва. Книга 2. М.: ПСТГУ, 2012. С. 450‒451.
  20. Цит. по: Мечёвская община // Официальный сайт храма святителя Николая в Кленниках [URL]
  21. Беглов А.Л. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. М., 2008. С. 34.
  22. Воспоминания. М., 2012. С. 164.
  23. Церковь Верных. С. 21.
  24. Воспоминания. С. 163‒164