Доклад на Научно-практической конференции «“Огонь зарождается от огня”: церковное служение Сергея Иосифовича Фуделя (к 40-летию со дня преставления)».
Андрей Борисович Ефимов, д.ф.-м.н., профессор, заместитель декана миссионерского факультета ПСТГУ, заведующий кафедрой миссиологии.
Дорогие друзья!
Это очень серьезная и ответственная задача – говорить про Сергея Иосифовича. И, конечно, кто я такой, чтобы сказать что-то новое. Дело в том, что с одной стороны, он нам очень и очень близок: его путь – это путь наших отцов, наших дедов, которые в той или иной мере также прошли через этот крест, эти страшные испытания, и многие из них прошли с честью. С другой стороны, нам самим не довелось таким путем пройти, и как же нам говорить об этом пути, об этом свидетельстве?
Сейчас мы находимся в педуниверситете. Педагог – это тот, кому доверены наши дети, наша молодежь. Что мы передадим им? Как мы донесем до них – до этих ребятишек, которым тоже очень непросто сегодня, – самое главное, то, что мы приняли от предыдущего поколения: от Сергея Иосифовича и от тех, кого он так любил, тех святых, которые пронесли через все страшные годы вот этот свет, который мрак пытается погасить.
С Сергеем Иосифовичем я познакомился сначала через рассказы моей бабушки и других людей о послереволюционном и отчасти о предреволюционном времени. Это время Сергей Иосифович хорошо описал в своих книгах. Это то время перед революцией, когда представители образованного слоя общества уходили из Церкви, а потом через тяжелейшие страдания (как тогда говорили, «кто в революцию не жил, тот Богу не молился») снова возвращались в храмы, в Церковь, к Богу.
И наша семья жила в «двух мирах», в советском и несоветском. Отец активно работал в научных институтах, был человеком творческим, общительным, веселым. Тетушки и дядюшки целиком или почти целиком погружались в советскую действительность. Бабушка с дедушкой намного меньше принадлежали к советской жизни, для них Церковь и Бог были на первом месте. Но, приходя домой, отец погружался в свое дело, созиданию которого они с матушкой посвятили себя, решив в 1937 г. создать православную семью. Представьте себе: 1937 год и двое молодых людей решают строить православную семью. Как это делать?
На работе отец несколько раз создавал новые научные направления, а затем приходил кто-то с партийным билетом, и его отстраняли. Он снова принимался за другую научную тему. Мама посвятила себя нам, шестерым. В коммунальной квартире в Москве созидать мир христианской семьи было очень трудно. Легче было на даче, куда наша семья выезжала на выходные круглый год. Здесь христианский дух созидался и хранился не только родителями, которые много сил тратили просто на физическое выживание, но и няней-монахиней и другими людьми нашего круга, которые время от времени жили или приезжали на нашу дачу. Позднее на соседнем участке поселились Вера Максимовна Гениева и другие люди, связанные со схиигуменьей Марией и ее тайным монастырем в Загорске.
Достаточно сказать, что на нашей даче перед самой войной служилась литургия одним из священников маросейского храма (храм свят. Николая Чудотворца на Маросейке – ред.) о.Константином Ровинским, который во Владимире был в ссылке. Здесь он похоронил свою матушку, и, совершенно больной, был привезен моим отцом к нам на дачу, где необыкновенно радостно и счастливо провел весь Великий Пост 1941 г., вплоть до самой войны. Конечно, он служил.
Еще у нас в доме жили две монахини, одна из них была нашей няней. На соседний участок приезжал отдыхать будущий патриарх Пимен, в то время наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Недаром этот участок и его жители, и хозяева были связаны со схиигуменьей Марией, которая в Загорске предсказала митрополиту Пимену будущее патриаршество, и была, конечно, совершенно святой.
Таким образом, с детства мы соприкасались с самыми различными людьми-христианами, многие из которых прошли через ссылки, тюрьмы, лагеря.
И вот этот дух, эта жизнь («свой» дух, «своя» жизнь) и это служение – конечно, они собственно и были настоящей жизнью. А вторая жизнь была где-то снаружи, где-то вне.
Поэтому книги Сергея Иосифовича (попавшие в самиздате к нам значительно позже, когда мы начали себя осознавать и окончательно выбирали свой путь в жизни: идти ли нам за Христом или идти в советскую действительность, которая все перемелет) сразу воспринимались нами как свои – прежде всего, как свои по духу. Более того, уровень и степень погруженности этих произведений в Предание Церкви, чем отличаются все его сочинения, давали живое ощущение вхождения в святое Предание.
Вот это и есть то Предание, которое мы, учителя, педагоги, должны передать следующему поколению. Все, что есть в Церкви, все, что есть в нашей вере, все, что есть в нашей великой христианской культуре, мы должны донести до наших ребятишек, до нашей молодежи и дать им возможность все это усвоить. Сергею Иосифовичу дано было реализовать принцип, сформулированный в русском зарубежье: «вперед, к Святым Отцам». Таких книг в отечественном самиздате было крайне мало, подобные книги просачивались к нам только из заграницы.
Сергея Иосифовича и его отца знала бабушка. И, конечно, Сергей Николаевич Дурылин, у которого мои мама и сестры учились в воскресной школе при храме свят. Николая на Маросейке, где служил в свое время св. прав. Алексей Мечев.
Из книги «Воспоминаний» Сергея Иосифовича, которая оказала на меня значительное влияние, я вынес опыт того, как в самых различных условиях, в том числе лагерных, «свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин 1:5). Но как разгорался этот божественный свет в первые годы гонений, и как затем разрасталась тьма, стремящаяся погасить этот свет!.. Много было тех, кто помнил это первое время гонений: это были победные годы. Я знал Наталью Мартынову, совсем старенькую, маросейскую прихожанку, дочь знаменитого хирурга Мартынова. Когда клир храма был арестован и предстал перед судом, то она очень боялась, что за заслуги ее отца ей не дадут срока, оправдают, что ей не удастся вместе с остальными идти в ссылку или как-то еще пострадать за веру, за Христа. И вот когда ее вызвали на заседание суда, она выбежала оттуда радостная, бросилась на шею подруги и закричала ей: «Пять лет! Слава Богу!». С песнями, с церковными песнопениями, целыми эшелонами шли тогда на север, на восток, это было подлинное героическое время.
А потом тьма стала сгущаться. В послевоенное время появлялись лишь отдельные искорки света. Тогда партийные советские работники, которые попадали под колесо таких же репрессий, уже мало отличались и по языку, и по облику, и по привычкам от представителей уголовного мира.
И, наконец, я встретился с Сергеем Иосифовичем.
Хотелось не говорить, не спрашивать, а молча слушать и впитывать. Помню, как на вопрос о чем-то он с напряжением, с силой ответил: «Молиться надо» – и больше ни слова. Он пришел к нам тогда из того, «другого мира». Несомненно, он выделялся при встрече и на квартире, и на улице, и в Николо-Кузнецком храме (он приезжал в Москву и в последние годы очень часто заходил именно в Николо-Кузнецкий храм). Он редко улыбался, по крайней мере, я не видел, чтобы он смеялся. Он нес нам свидетельство о тех, кто все пережил: тюрьмы, лагеря, ссылки, войны, и пришел к нам, чтобы донести живое предание Святой Церкви, очищенное страданьем.
Мне довелось близко (или не очень близко) знать многих и многих, кто прошел подобным путем. Это еп. Стефан (Никитин), который прошел через лагеря строгого режима, затем стал тайным священником и вышел на открытое служение уже в 50-е годы (он был рукоположен владыкой Афанасием (Сахаровым)) и скончался в 1963 г. во время литургии.
Это, например, архим. Таврион (Батозский), который примерно столько же, сколько Сергей Иосифович, провел в лагерях, тюрьмах и ссылках, все пережил и стал совершенно святым: по его словам и его молитве чудеса непрерывно совершались, на каждом шагу. Это архим. Серафим (Тяпочкин), также отсидевший достаточно, и совершенно святой человек.
Это еще ближе к нам по времени архим. Павел (Груздев) из ярославской губернии, сравнительно недавно скончавшийся. Это, конечно, архим. Иоанн (Крестьянкин), совершенно святой человек. И многие-многие другие: священники, тайные священники, монахи и монахини, миряне, прошедшие через тюрьмы и лагеря, те, кто пострадал за веру и верность Церкви. Они очень разные. И некоторые сияли уже фаворским светом и райской радостью. Были и такие, кто унывал или раздражался при воспоминании о пережитом.
Сергей Иосифович мне представляется четверодневным Лазарем, которого Бог вернул нам для того, чтобы свидетельствовать о свете, который тьма не может объять. Его страданиями было сожжено все, что от князя мира сего. Князь мира сего в нем уже ничего не имел.
Сегодня, когда бездуховная глобализация переплавляет, как в плавильном котле, и целые народы, и каждую отдельную личность в толерантное потребительское общество, мы должны передать опыт Сергея Иосифовича следующим поколениям.
И вот на этом фоне сгущающейся тьмы сияют наши исповедники и мученики Российские. Среди них и Сергей Иосифович вместе с теми прославленными и непрославленными святыми, с которыми он связан крепкими узами любви, и все сильнее звучит нам его призыв и наказ: «молиться надо».