Протоиерей Николай Балашов. С.И. Фудель в Покрове

Доклад на Научно-практической конференции «“Огонь зарождается от огня”: церковное служение Сергея Иосифовича Фуделя (к 40-летию со дня преставления)». Покров, 11 марта 2017 г.

Протоиерей Николай Балашов, заместитель председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, настоятель храма Воскресения Словущего на Успенском Вражке, член Межсоборного присутствия РПЦ.

 

Доклад о.Николая БалашоваВаши Высокопреосвященства, уважаемый глава Петушинского района, уважаемый глава города Покрова, досточтимые отцы, братья и сестры, дамы и господа, я очень благодарен за приглашение приехать в Покров, где раньше был лишь однажды, десять лет назад в связи с подобной памятной датой — 30-летием кончины С.И. Фуделя. И вот, Господь снова привел на это место, где 40 лет назад завершилась исповедническая жизнь свидетеля веры, побеждающей мир, и где 9 марта 1977 года состоялось его погребение, ставшее торжеством бессмертия.

По воспоминаниям тех, кто присутствовал на этом незабываемом событии, на похороны Сергея Иосифовича приехали из Москвы около ста человек, большей частью молодых христиан того, еще совсем советского и безбожного времени, когда ничто, кажется, не предвещало будущего возрождения Церкви в России. Иные из них даже и не знали друг друга в лицо. Это и был тогдашний круг духовных «детей и друзей» Сергея Иосифовича (я, конечно, имею в виду заглавие его самого первого духовного сочинения, своего рода завещания «Моим детям и друзьям», завершенного на Пасху 1956 года в Усмани). Может показаться, что круг этот в сотню человек оказался даже неожиданно широким для безвестного писателя, ни одна работа которого не была издана при его жизни в России – до напечатания на родине первых его трудов после его смерти прошло еще пятнадцать лет. Теперь многократно умножился тысячами читателей круг тех, кто испытал на себе преображающее воздействие свидетельства о жизни вечной, о жизни в Церкви Христовой, так достоверно переданного в трудах Сергея Иосифовича, для кого его книги открыли дверь в иную реальность, стали началом познания Церкви, если воспользоваться заглавием другой его работы, книги об о. Павле Флоренском, написанной уже здесь, в Покрове1. Эта книга, кстати, была единственной, что напечатана при его жизни, но за границей, в Париже, в эмигрантском издательстве YMCA-Press под опасным, совершенно прозрачным псевдонимом Ф. Уделов. И публикация эта принесла ему не столько радость, как автору, сколько страшную тревогу за будущее свое и своей семьи.

Я не был на тех похоронах. Я, к сожалению, никогда не видел Сергея Иосифовича, как и большинство из собравшихся здесь. Я просто один из тех, кого во многом формировали книги Сергея Иосифовича. Я познакомился с ними вскоре после его смерти, читал их в самиздатских перепечатках и потом тоже немного приложил руку к умножению их числа. Так получилось, что лет двадцать спустя, в конце 90-х годов я познакомился в Доме Достоевского в Старой Руссе с Людмилой Ивановной Сараскиной, которая тоже никогда Фуделя не видела. Более того, она даже о нем и не слышала до тех пор, пока ей, как крупнейшему специалисту по Достоевскому, покойный руководитель издательства YMCA-Press Н.А. Струве и издательство «Русский путь» не предложили подготовить к печати рукопись Сергея Иосифовича «Наследство Достоевского». Людмила Ивановна предложила мне принять участие в работе по подготовке к печати целостного, основательного, выверенного, откомментированного собрания сочинений С.И. Фуделя. Предложение было для меня (тогда – сельского священника в Новгородской епархии) неожиданным и меня порадовало. Я верю, конечно, что получил его по воле Божией. И так выпал мне сей счастливый и почётный жребий, и началась работа с наследством самого Фуделя, которая продолжилась еще более двадцати лет, и всё еще не завершена, как следовало бы. Мне очень хотелось бы успеть её вполне окончить, пока я жив.

Эта работа вместила изучение всех сохранившихся рукописей и перепечаток и изданий творений самого, я уверен, выдающегося жителя города Покрова, его писем и его биографии, которую мы с Людмилой Ивановной по крупицам собирали из письменных и устных свидетельств знавших его людей, по архивам, в том числе и по архивно-следственным делам Центрального архива ФСБ.

Вот поэтому, видимо, мне оказали такую честь и пригласили сегодня в Покров.

Книги Фуделя неотделимы от его духовного опыта, опыта жизни во Христе. Они не просто остаются в памяти. Они меняют восприятие жизни у своих читателей. Я в этом убеждался много раз из свидетельств самых разных людей. Но самым убедительным для меня явился пережитый мною самим внутренний опыт. Как я упоминал, почти все работы Фуделя были прочтены мною в довольно ранней молодости. А потом я много лет к ним не возвращался. И вот когда так неожиданно я оказался призван к работе с его текстами, я их разом все перечитал. И был поражен тем, как многое, оказывается, во мне, в сложившихся моих взглядах на жизнь, в восприятии Церкви, было сформировано именно тогда, 20 лет назад, когда я впервые прочел эти тексты. И когда один из моих собратьев-священников с другого конца земного шара написал мне о своем впечатлением от чтения Фуделя в самиздате: «Это был голос, которому веришь», – я очень хорошо понимал, о чем эти слова. Они были так созвучны пережитому мною самим. И когда один выдающийся архиерей и игумен великой монашеской обители много лет спустя мне сказал: «Эти книги стали для меня свидетельством подлинной жизни, побеждающей опустошенность, как глоток свежего воздуха в давящей духоте», – я не был удивлен, я знал уже, что так и бывает с теми, кому созвучен оказался тихий голос этого глубоко смиренного учителя веры, который никогда себя таким и не думал считать. Фудель вообще считал: «“Учить” людей нельзя, их надо кормить, физически или душевно»2.

Доклад о.Николая БалашоваСергей Иосифович писал о мученических актах древности: когда их читаешь, «хочется целовать черные строчки букв, запечатлевших подлинное чудо веры»3. Подобное чувство и я сам переживал много раз, читая книги и рукописи Сергея Фуделя.

Конечно, это чтение для тех людей, кто живет жизнью Церкви, едва ли оно открыто для людей, еще не приобщившихся к её сокровищам. Но эти же книги и открывают вернейший вход к познанию Церкви, к познанию всего того, что было бесконечно дорого их автору, который прожил свою мученическую и наполненную вместе с тем светом и радостью жизнь.

Фудель считал себя грешным человеком, которого Господь удостоил милости быть другом святых. Ему действительно довелось близко общаться с великими подвижниками веры. Многие из них уже после его смерти были прославлены Русской Церковью как преподобные отцы и как ее новомученики и исповедники, свидетели верности Христу в годы пережитой Церковью Голгофы. Но для Сергея Иосифовича их святость была явной давно. Он помнил их живое и теплое дыхание, их огнеобразные слова, от которых «тает все неверие и, что еще удивительнее, все грехи»4.

Он жил в подспудную эпоху, о которой он говорил: «В наше время видимая жизнь Церкви полна темноты и бессилия». Он глубоко страдал от проникающей даже во внешний двор Церкви духовной опустошенности века сего. Но страницы его творений донесли до нас свидетельство света и силы и полноты жизни. Он писал сыну: «Что церковь сейчас умирает, я знаю, но знаю еще и то, что она никогда не умрет. Умирает тленное, а бессмертное умереть не может»5. И книги свои он оставил для тех, «кто, может быть, никогда не видел святых», чтобы донести и передать друзьям их благословение, как свое единственное сокровище, как лекарство от сгущающегося мрака и холода обезбоженного мира.

Сергей Иосифович, когда начал записывать свои воспоминания, не раз сомневался, будут ли они нужны кому-нибудь, кроме него самого. Ведь они были для него что-то вроде помянника, который читается в Родительскую субботу и который он сам много раз читал здесь, в Покрове, в храме у жертвенника. «Нужно ли кому личное поминанье?»6. Знаете, как бывает, умер человек, а помянник остался. Но ему удалось с такой силой любви донести сквозь многие десятилетия лики праведников ХХ века, ушедших свидетелей веры, что это его «личное поминанье» тут же становится не чужим, а твоим; близкие ему люди – и тебе как родными. И «точно опускается небо», и входят в душу «искреннейшие слова о самой сути всех вещей»7; сами образы святых учат без надоевших поучений, и совершается таинство встречи, каким, прежде всего и была для Сергея Фуделя Христова Церковь.

Конечно, сказалось в том и писательское мастерство, долго не осознававшееся автором. Ведь поначалу он претендовал разве лишь на роль «переписчика Отцов». Сам он не раз сетовал: «Я пишу неубедительно и примитивно. Задача явно не по моим силам»8; «Я умею писать только суконным интеллигентским языком, на котором как выразить неизъяснимые и божественные вещи? Мои слова подобны тени смертной, а нужно писать о нетлении»9.

Портреты праведников у Фуделя иногда передаются немногими скупыми чертами, но глубоко запечатлеваются в памяти читателей. Вот, о святителе Афанасии Ковровском, дружбу с которым Фудель пронес через всю жизнь и по благословению которого и перебрался сюда, в Покров, он незадолго до смерти написал: «В духовном облике епископа Афанасия (Сахарова) было для меня что-то чуждое, но, так как, несмотря на это, я его любил и люблю, мне хочется записать то, что сохранилось о нем в моей памяти, пока эта память еще действует». И что же? – Немало ведь было благодарных духовных чад, которые ничего для себя чуждого отнюдь не находили в этом подвижнике. Но, я думаю, никто другой не передал последующим поколениям духовный облик святителя так живо, так трепетно, так незабываемо, как Сергей Иосифович. Да и даже о самых сложных, внутренне противоречивых людях, к каковым можно отнести о. Павла Флоренского, он писал так, что все случайное куда-то отступало, оставалось лишь фоном, и выступала на нем красота образа Божия в человеке — как словесная икона.

Конечно, С.И. Фудель не был лишь только мемуаристом и биографом, как не уместился он и в работе «переписчика Отцов», став на самом деле их собеседником и продолжателем их свидетельства. Он был и выдающимся русским богословом, всю жизнь размышлявшим над тайной Церкви, тайной «преодоления одиночества» и «вселенской дружбы учеников Христовых». И действительно, как совершенно справедливо отметил владыка Евстафий, одну из центральных тем творчества Фуделя можно обозначить как вопрос о границах Церкви, который волновал его всю жизнь.

Он писал: «Осознание того, что к Церкви Христовой не относятся “язычники, попирающие святой город”, т. е. члены Церкви только по внешности, имеет для нас непосредственное значение: снимает опасность соблазна от видимой церковной неправды»10. И далее: «Церковь святая и Христова одна! Но рядом с нею и под ее именем в истории существует ее темный двойник»11. Очень важно для Сергея Иосифовича было это разделение Святой Церкви и темного ее двойника. Идея о том, что Церковь как таковая может быть грешной и нуждается в том, чтобы в чем-то покаяться, за что-то просить прощения, была ему глубоко чужда и даже отвратительна, он непримиримо противостоял ей с редкой для него энергией, найдя такие мысли у некоторых современных ему католических авторов. Он страдал за Церковь, бесконечно и благоговейно любимую им, так, что самого себя почитал стоящим лишь «у стен Церкви», а вместе с тем не считал возможным закрывать глаза на проявления зла и неправды в церковной ограде. И вот тут ему так пригодилась формула отца Валентина Свенцицкого, одно время его сокамерника в Бутырской тюрьме, услышанная из его уст: «Всякий грех в Церкви есть грех не Церкви, но против Церкви», отчуждающий грешника от нее12. Он хотел вооружить других этим своим видением, это одна из основных, неотступных его мыслей. И, кстати, почти вся полемика Фуделя с католиками и протестантами тоже в основном вращается вокруг этой темы о границах Церкви.

Поскольку тема так называемого «экуменизма» является актуальной для значительной части народа Божия и сегодня, а порой и волнует Церковь, я бы хотел несколько остановиться на отношении к ней Сергея Иосифовича.

Фудель, несомненно, был подлинным представителем вполне консервативной православной традиции. Он, в частности, весьма резко отзывался о всяческих экуменических съездах, о которых читал в «Журнале Московской Патриархии». Он усматривал в них угрозу обмирщения веры, справедливо указывал на их оторванность от жизни Церкви и ее верующих. Он также не испытывал никаких симпатий ко многим особенностям католического богословия, к его рационалистическому строю. Для заработка он переводил на русский язык труд Фомы Аквинского «Summa theologiae», вместе с Верой Максимовной они занимались этой работой, которую он приносил в Издательский отдел Московской Патриархии, где, конечно, она никогда не была издана, да никто и не планировал ее издать, но церковное издательство тогда многих образованных людей «подкармливало», заказывая им какие-нибудь переводы, статьи. Они нигде потом не публиковались, потому что негде было и невозможно. И вот, переводя Фому Аквинского, Сергей Иосифович упрекал автора и в садизме (по поводу тезиса о том, что «святые на небе будут иметь удовольствие в наказании нечестивых грешников»), и в «диалектическом поносе языческого мышления», а иногда просто писал на полях своих выписок: «Ужас!». (Кстати, по поводу размышления Аквината о том, как же Адам воскреснет без ребра, из которого сделана Ева, С.И. Фудель добродушно замечает: «Сколько было у Фомы свободного времени!»)

Вместе с тем он с живым интересом, хотя одновременно и с тревогой, следил за развитием западного богословия. Как это можно было делать в Покрове Петушинского района Владимирской области? Все-таки этот период жизни здесь был для него сравнительно счастливым. Он периодически ездил в Москву, в том числе в издательство Московской Патриархии, тогда расположенное в Новодевичьем монастыре, ему заказывали там какую-то работу, за которую он получал гонорары, бывшие, в общем, единственным подспорьем и средством к существованию. А кроме того, у него была возможность, как у внештатного сотрудника Издательского отдела, ездить в библиотеку Московской духовной академии. Он туда приезжал иногда даже на несколько дней и там работал с книгами. Вот тут ему стали доступны современные книги, приходившие с Запада, которые он читал с огромным интересом. И если находил у того же Фомы, или даже у Ганса Кюнга, или кардинала Монтини, будущего папы Павла VI, слова, которые его вдохновляли, – цитировал их с удовольствием. Его отношение к инославным было отмечено любовью, как и его отношение к жизни и к людям вообще. В его воспоминаниях находятся теплые слова о молодом лютеранине, молящемся в день Рождества Христова, разумеется, по западному календарю, в тюремной камере: «Что до того, что прошли века, что все больше людей Его забывают? Этот человек на нарах не только помнит Его — он видит Его»13.

Фудель с сожалением вспоминает о встреченном им в Бутырской тюрьме католическом священнике, для которого «и здесь, в тюрьме, до небес достигали перегородки между Церквами»14, но также и о православном архиерее, который мог сказать лютеранину: «Поскольку вы не в Церкви, вы и не христианин, вы для меня то же, что язычник», или о молодой монахине, уверенной, что православный осквернится, если даже только зайдет в католический храм15, или о священнике, который перестал давать духовные книги студенту и заявил: «Теперь вы мой враг», — узнав, что тот — «пятидесятник»16. Он уверенно писал: «Существует только одна-единственная Церковь — Православная Церковь», но строкой ниже добавлял: «Мы знаем, что на Западе есть христиане, гораздо более находящиеся в Церкви, чем многие из нас»17.

С теплой любовью он вспоминал и о «неожиданной радости» от встреч с литовскими девушками-католичками, приходившими по воскресеньям в православный храм в Большом Улуе – сибирском селе, где он отбывал свою последнюю ссылку: «Никто с ними не спорил о догматах, никто не измерял глубину чужих или своих ошибок. В храме без всякой “экуменической” подготовки совершалось соединение Церквей. Наверное, и во всемирном масштабе это совершится когда-нибудь так же: вне экуменических съездов, но среди грома исторических событий, в молитве и в ощущении единого прибежища — Духа Святого»18.

Мы собрались сегодня в Покрове, где прошли последние 15 лет жизни С.И. Фуделя. Это были, при всей крайней бедности, убожестве, одиночестве его жизни здесь, может быть, самые всё же благополучные и плодотворные его годы. Здесь он закончил «Наследство Достоевского», здесь вполне осознал свое писательское призвание, здесь написал книгу об отце Павле Флоренском, исследования «Славянофильство и Церковь», «Оптинское издание аскетической литературы и семейство Киреевских», здесь завершил свои воспоминания, здесь родились «Записки о литургии и Церкви», «Причастие вечной жизни», здесь появилась самая, может быть, читаемая и любимая многими книга Фуделя «У стен Церкви».

Он всем сердцем любил здешний храм, где читал на клиросе, и старался не пропускать ни одной службы. На счастье С.И. Фуделя, храм этот незадолго до их переезда был вновь открыт после двадцатилетнего запустения. Искренняя дружба связывала Сергея Иосифовича с настоятелем Покровской церкви протоиереем Андреем Каменякой19. Вместе со всеми верующими Покрова он переживал нависавшую над храмом в период «хрущевских гонений» угрозу нового закрытия: в местной газете появилась статья о том, что клуб для культурного досуга трудящихся расположен в обветшавшем здании, а расположенная по соседству церковь – процветает. Обычно за такими публикациями скоро следовали административные меры, но прихожанам удалось своей молитвой сохранить, отстоять храм и батюшку. А когда около 1970 года власти предписали изъять в музей старинную Тихвинскую икону Божией Матери, «ходоки» отправились в Патриархию, к управляющему ее делами митрополиту Алексию. Однажды вечером будущий Патриарх неожиданно приехал в Покров, приложился к иконе и пообещал: «Икону вашу больше никто не тронет, и батюшку тоже». Так, по милости Божией, и случилось20.

Здесь в последние месяцы жизни, уже тяжко страдая от онкологического заболевания, Сергей Фудель составил список своих работ, отдал их в перепечатку и раздал нескольким друзьям машинописные копии. Черновые записи, выписки из книг были уложены в чемодан и тоже отданы давнему другу, московскому архитектору Дмитрию Шаховскому, сыну расстрелянного священника Михаила Шика. Дмитрий Михайлович потом вырезал тот крест, который стоит на могиле Сергея Иосифовича, а позднее подобный крест, но каменный, поставил в Донском монастыре на могиле Александра Исаевича Солженицына. Все эти материалы, заботливо розданные тогда Сергеем Иосифовичем по друзьям, с добавлением сохранившихся писем, четверть века спустя легли в основу трехтомного собрания сочинений.

В президиуме конференции. Слева направо: Высокопреосвященнейший Евлогий, митрополит Владимирский и Суздальский, Высокопреосвященнейший Евстафий, архиепископ Александровский и Юрьев-Польский, протоиерей Николай Балашов

Незадолго до смерти он писал дочери: «Душа спокойна, точно послана мне от Бога какая-то радость конца»21. В самые последние месяцы, изменившимся уже старческим почерком он пишет свою последнюю тетрадку, в начале которой выводит: «Итог всего».

Это итог не только личной судьбы, но и церковной эпохи.

«Христианство больше не может существовать без вдохновения Святым Духом, мы больше не можем задыхаться, не ощущая Его духоносного водительства, реально нами осознаваемого. Мы пресыщены формализмом всех сортов»22. Страстно протестуя против попыток «помимо Голгофы» создать некий суррогат христианства, как и против «собой наполненного самоспасания», Фудель в этом последнем своем завещании вновь говорит о жажде Духа, о реальном причастии «еще здесь, на земле, Божественной жизни и нетления», без которого томится душа, о подвиге жизни, которым возжигается в сердце огонь Пятидесятницы.

Фудель завершает свою жизнь обращением к «последним христианам истории», которые стоят перед Богом непоколебимо и видят восходящую «зарю Духа, в которой открывается и познается вся подлинность христианства»23.

Закончить это слово я хотел бы тем же, с чего начал: похоронами С.И. Фуделя, на которых я, увы, не был. А вот свидетельства тех, кто был. Сын Фуделя Николай Сергеевич писал: «Отец Андрей Каменяка <…> говорил надгробное слово, и в голосе его звучало даже как бы праздничное торжество очевидца, своими глазами увидевшего победу над смертью. И вот это непередаваемое ощущение победы, пробивающейся сквозь горе, испытали, как они мне сказали позже, многие»24. В памяти другого участника этого отпевания – А.М. Копировского – сохранились и слова отца Андрея, который уподобил Сергея Иосифовича мученикам в белых одеждах, о которых говорится в Апокалипсисе: «Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца…» (Откр. 7, 14). Яркими воспоминаниями об этом дне делился и друг Фуделя Алексей Алексеевич Бармин: «Масса народа идет к кладбищу. Всё – в березах, ярком снегу, мартовском солнце. Столько света и тепла – и такое чувство, что мы Сергея Иосифовича провожаем в рай...»25

Большой радостью для меня является появившаяся твердая надежда, что домик Фуделя, откуда провожали его в последний путь и в жизнь будущего века, не пропадет, а будет сбережен, что в нем будет музей или библиотека, как сказал глава города Покрова В.Ш. Аракелов, а может быть, и то, и другое вместе — поскольку он состоит из двух половин, — в котором будет достойно храниться память об этом выдающемся, великом гражданине Покрова. Вечная ему память!

Спасибо за внимание.

Примечания:

  1. Фудель С.И. Начало познания Церкви. Об о. Павле Флоренском // Собрание сочинений в 3-х тт. / Сост. и коммент. Н.В. Балашова, Л.И. Сараскиной.– М.: «Русский путь», 2005. Т. 3. С. 279–370. ↩
  2. Письмо С.И. Фуделя Н.С. Фуделю. 23 ноября 1962 г., Покров // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. М.: «Русский путь», 2001. Т. 1. С. 471–472. ↩
  3. Фудель С.И. Начало познания Церкви // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 3. С. 308. ↩
  4. Фудель С.И. У стен Церкви. // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т.1. С. 220. ↩
  5. Письмо С.И. Фуделя Н.С. Фуделю от 27 октября 1959 г. // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 459. ↩
  6. Фудель С.И. Воспоминания // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 103. ↩
  7. Письмо С.И. Фуделя С.Н. Дурылину от 6 ноября 1951 г. РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 869. Л. 14 об. ↩
  8. Фудель С.И. Моим детям и друзьям // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 239. ↩
  9. Там же. С. 229. ↩
  10. Фудель С.И. Церковь верных // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. М.: «Русский путь», 2003. Т. 2. С. 205. ↩
  11. Там же. С. 234. ↩
  12. Фудель С.И. У стен Церкви // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 122. ↩
  13. Фудель С.И. Воспоминания // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 97. ↩
  14. Там же. С. 92. ↩
  15. Фудель С.И. У стен Церкви // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 147. ↩
  16. Там же. С. 191. ↩
  17. Фудель С.И. Воспоминания // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 96. ↩
  18. Фудель С.И. У стен Церкви // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С.119. ↩
  19. Андрей Петрович Каменяка (1926—1993), священник с 1953 г., служил в Успенском кафедральном соборе г. Владимира (1954—1961), настоятель Покровского храма в Покрове (1961—1976), храма Николая Чудотворца в г. Киржаче (1976–1982), Троицкого собора в г. Александрове (1982–1984), св. Бориса и Глеба в Даугавпилсе (1984–1988), св. Алексия в Лиепая (1988–1992), Лиепайского Никольского морского собора (1992–1993); скончался в Благовещенском монастыре г. Мурома, приняв монашеский постриг с именем Иов. Его супруга Галина Петровна (1930-2009), с которой семья Фуделей познакомилась в годы третьей ссылки Сергея Иосифовича, с 1993 г. была монахиней (с именем Ольга) Переславского Никольского женского монастыря Ярославской епархии. ↩
  20. Устные воспоминания монахини Ольги (Каменяки), записаны 22 марта 2009 г. ↩
  21. Письмо С.И. Фуделя М.С. Желноваковой от 1 января 1976 г., Покров // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. С. 513. ↩
  22. Фудель С.И. Итог всего // Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 2. С. 399. ↩
  23. Там же. С. 400. ↩
  24. Фудель Н.С. Из воспоминаний об отце // Новая Европа. 1993. № 2. С. 57. ↩
  25. Балашов Н.В., Сараскина Л.И. Сергей Фудель. М.: Русский путь, 2011. С. 225. ↩