Фудель Иосиф Иванович, протоиерей (1864 — 1918)

Краткая биографическая справка

25 декабря 1864 г. (по ст. ст.) — родился (предположительно) в Коломне, в семье православного немца, делопроизводителя по хозяйственной части Владимирского драгунского полка.
1885 — окончил юридический факультет Московского университета. С 1886 г. активно публиковался в журналах церковной или консервативной направленности. Первая значимая работа вышла в 1887 г. («Письма о современной молодежи и направлениях общественной мысли»), затем было опубликовано более 250 статей и брошюр.
1885 — 1889 — был на государственной службе в Московском окружном суде.

1888 — первая поездка в Оптину пустынь. В том же году женился на Евгении Сергеевне Емельяновой (1865—1927).
1889 — летом вышел в отставку. 1 сентября 1889 года рукоположен по благословению прп. Амвросия Оптинского Алексием, архиеп. Литовским и Виленским для служения в Свято-Николаевском кафедральном соборе г. Белосток.

1892 — 1907 — служит в Москве настоятелем храма Покрова Пресвятой Богородицы при Бутырской пересыльной тюрьме.
1907 — награжден саном протоиерея; за отказ подчиниться указанию московского губернского тюремного инспектора о превращении духовных бесед с желающими в политически окрашенные мероприятия с обязательным посещением их арестантами¹ переведен из тюремного храма.

1907 — 1918 — настоятель в Николо-Плотниковском храме на Арбате (храм снесен в 1930 г. и не был восстановлен).
15 октября 1918 г. (по ст. ст.) — скончался в Москве от «испанки» (штамм гриппа, вызвавший мировую эпидемию, жертвами которой стали около 40 млн. человек).

Духовный путь

Принятие священства

Иосиф Иванович решил принять священство вопреки своей сословной принадлежности (в дореволюционной России все еще существовало так называемое «духовное сословие», то есть получить образование в семинарии и духовной академии и быть рукоположенным не принадлежа к священнической семье было затруднительно, хотя в XIX веке это стало хотя бы возможным). Он закончил престижный университет, работал по специальности, но после поездки в Оптину Пустынь и знакомства с прп. Амвросием Оптинским Иосиф Фудель отказывается от светской карьеры и принимает по его благословению рукоположение.

Родители восприняли его поступок крайне болезненно, особенно мать-католичка; Сергей Иосифович приводит такой отрывок из письма своего отца, обращенного к ней:

«Исполняю Вашу просьбу, дорогая мамаша, отсылаю Вам Ваши образочки и крестик; не говорите, что я его обманом взял. Божие благословение можно приобресть только покаянием и молитвой, а не обманом. Ради Христа прошу Вас, мама, не вините папашу ни в чем; он ни в чем не виноват, разве только в том, что имеет доброе христианское сердце… Быть может, когда-нибудь в будущем Вы пожелаете меня простить, простить мое единственное непослушание; тогда Вы найдете во мне того же преданного и искренно любящего сына Иосифа»².

После рукоположения в г. Вильнюсе (Литва), о. Иосиф был назначен священником в г. Белосток (Польша). Оказалось, однако, что «оптинский дух», который призвал его на служение Христу и Церкви, непонятен и чужд не только внешним людям, но и многим внутри церковных стен: «Духовенство, в среду которого он попал, встретило его как чужого»³. Внешним образом это выразилось, например, в том, что белостокское духовенство даже Великим постом ело мясо, но к этому свести все неприятие конечно нельзя. Не ограничивалось оно и Польшей: в России о. Иосиф столкнулся все с той же реальностью, которую его сын впоследствии назовет «темным двойником церкви».

Характеристика эпохи и взгляд на славянофильство

В своей самой первой печатной работе «Письма о современной молодежи и направлениях общественной мысли» Иосиф Фудель обращается к противостоянию двух направлений мысли в России XIX в. — славянофильства и западничества. Сам он занимает, безусловно, славянофильскую позицию; «ранним славянофилом» называет его и С.И. Фудель⁴. Важность самоопределения между двумя этими направлениями он видит в том, что они представляют собой полярные мнения, между которыми нет примирения, «ибо это следует из сущности идей, породивших оба течения. Сущность эта следующая: Россия в своем развитии представляет тот же тип, что и Западно-Европейский, или же совершенно иной»⁵. Отвечая на этот вопрос, он отмежевывается от западного пути развития на основании того, что на нем было искажено принятое просветительское начало развития, христианство, и искажено рационализмом (тут он вполне соглашается с мыслью А.С. Хомякова):

«…рационализм лежит в основе Европейской цивилизации и ведет ее к гибели или самоотрицанию, ибо один рационализм недостаточен для здорового развития; сперва католицизм, затем развившееся из него протестанство, затем развившиеся из протестанства позитивизм, материализм, анархизм, и самоотрицание»⁶.

Хотя о России и вообще востоке Иосиф Иванович пишет, что «он не исказил своего просветительского начала, т.е. Православия», он отмечает нетвердость в этом начале, сомнение в нем, причем свойственно это в полной мере и простому народу. Перед интеллигенцией, желающей как-то послужить, открывается трудное поприще: утвердиться в православии самой, а потом помочь утвердиться и народу:

«А кто не отделен от народа и понимает явления его жизни, как своей собственной, тому ясно, что в данное время наш народ стоит на распутьи сознательной жизни, что он “духовною жаждою томим” не знает, где “источник жизни”, ищет его, требует его и некому протянуть ему руку помощи»⁷.

Не удивительно, что впоследствии о. Иосиф будет активным участником кружка ищущих христианского просвещения в духе православной Христовой Церкви, основанного М.А. Новоселовым.

Отец Иосиф вообще далек от любой идеализации народной жизни своего времени: он отмечает вопиющее падение нравов с 60-х годов XIX века, повышение уровня преступности и пьянства. Не считая обычные полицейские меры эффективными против этого, он надеется на выправление вывихов народной жизни через возрождение и исправление жизни Церкви. На первом месте упоминает он необходимость возрождения церковной дисциплины, т.е. порядка в различных областях церковной жизни. Он ссылается на слова Тертуллиана, что у еретиков «все делается без дисциплины (sine disciplina): оглашенные не отделяются от верных, безразлично присутствуют при богослужении, вместе слушают писания и поучения, вместе молятся…», причем выдается это за простоту, в то время как на деле может быть только свидетельством омертвения⁸. Говоря о средствах к достижению дисциплины, о. Иосиф решительно отвергает физическое принуждение, поскольку «неблагонравие, неблагочиние, дурное поведение — должны исправляться наставлениями, увещаниями и церковными епитимиями»⁹. Однако вопрос о епитимии, то есть отлучении от общения церковного, неизбежно ставит более серьезный вопрос: в чем состоит это общение, чем дорожит человек, чего боится лишиться? То, что в XIX в. это средство влияния на людей со стороны церкви ослабевает, явно указывает на стирание важности участия в евхаристии, потерю страха отлучения. И тут о. Иосиф подчеркивает разрушительное действие XVIII в., начиная с реформ Петра I, на жизнь церкви:

«18-й век оказал самое неблагоприятное влияние на все области церковной жизни, в том числе и на дисциплину. С одной стороны, крепостное право, сословная замкнутость духовенства, его подчиненное и зависимое от помещиков материальное положение, с другой стороны, господство в высших слоях общества иноземных влияний, господство чуждых русской жизни и православию понятий и обычаев, отчужденность общества от Церкви и проникновение даже в среду духовенства идей протестантских — все это, вместе взятое, не могло не отразиться самым подавляющим образом на дисциплинарной деятельности Церкви»¹⁰.

Тюремный священник

Сразу же в первый год своего назначения в тюрьму (1892 г.) о. Иосиф получает разрешение начальника на устройство школы грамоты среди каторжан, и приступает к проведению чтений: начинает с житий некоторых святых, а потом переходит непосредственно к евангельскому благовестию (в то время как традиционная школьная программа того времени предполагала предваряющее изучение Ветхого Завета, событий Священной истории). Не прошло и нескольких недель после начала таких занятий, как отношение заключенных к о. Иосифу изменилось; он пишет: «Теперь они уж не относятся ко мне, как к начальнику, не пугаются при моем входе в камеру, не изумляются, а спокойно подходят под благословение»¹¹.

Как отмечает в своем дневнике о. Иосиф Фудель, «вся почти тяжесть страданий для ссыльного заключается в том, что у него нет надежды на прежний строй жизни, хотя бы даже обновленный. Происходит страшная ломка жизни. Он выбрасывается из общества навсегда»¹². Роль церковного пастыря он видит не в том, чтобы обличать преступников, а наоборот, «о всепрощении напоминать: И Я тебя не осуждаю, иди и не греши», и, самое главное, «показывать красоту положительного идеала, к которому всех призывает Господь»:

«Слушал сегодня проповедь в церкви тюремного замка. Характер обличительный. Вы воры, вы отверженные, вы поделом наказаны и т.д. Не нравится мне. Характер проповеди у заключенных не растравлять раны, а прикладывать небесный божественный пластырь на рану. Приидите ко мне все труждающиеся… (Мф 11:28)»¹³.

Он отмечает также, что каторжные часто «каются с горьким плачем, многие, даже невинно осужденные, горько плачут о самых простых грехах, считая их причиной наказания Божия». Однако, «какое же ожесточенное сердце имеет средний человек (который ни горяч, ни холоден, а тепл), если для пробуждения его необходимо такое средство, как наказание каторгой?»¹⁴. О. Иосиф связывает жесткое отмежевание общества от преступников с лицемерием:

«Наш интеллигентный взгляд на преступника напоминает наш взгляд на согрешившую женщину. Честная благородная девушка обманута негодяем и брошена. Казалось бы, все наши сочувствия должны быть на стороне этой несчастной. На самом деле общество клеймит ее презрением, в лучшем случае лицемерной снисходительностью, под которой все-таки скрывается яд осуждения. Отчего это? Не оттого ли, что каждый из осуждающих втайне чувствует, что и он легко может впасть в то же несчастье, но боится этого чувства и лицемерит перед самим собой и перед другими (смотрите, дескать, какая пропасть между мной и этой женщиной или преступником)?»¹⁵

Не в материальном улучшении качества жизни или условий содержания он видит милосердие к преступникам, а в живом общении. Например, когда в 1898 г. из-за сокращения штатов из тюремной больницы были уволены сестры милосердия, он отмечает, что они «вносили в дело струю свежего здорового гуманного чувства и этим многих и многих преступников если не исправили, то заставили задуматься о лучшей жизни». Сами заключенные просили, чтобы лучше у них отняли материальные блага (сахар, чай и молоко), но оставили сестер.

«Узник отделен от всего мира не только физической, но и нравственной стеной; что ему от того, что камера светла, что его кормят хорошо, когда он не видит ни в ком живого участия в себе? Ему нужно живое общение с людьми милосердными, тогда и возрождение его возможно. Не оттого ли теперь тюрьма есть синоним школы порока и преступления? И в этом мы идем в хвосте за Европой. Последнее слово гигиены в устройстве тюрем, бессмысленный труд, иногда проповедь, скользящая по поверхности души и мертвящий формализм во всем…»¹⁶.

Есть в дневнике о. Иосифа запись, показывающая его резко отрицательное отношение к вторжению государственных законов, и вообще «мертвящего формализма» в духовную жизнь. Он пишет:

«Есть закон, чтобы все арестанты без исключения говели. Это невыносимо для духовника, это оскорбительно для святыни. Пока у меня не обязывают каторжных говеть, — я имею гарантию того, что приступают к таинству только ищущие Его, желающие. Но если бы погнали всех без исключения исповедоваться! Что тогда делать? Где гарантия была бы того, что святыня не повергается псам? Как отличить тогда ищущего от смеющегося над таинством?»¹⁷.

Но с этим не все были готовы согласиться. Тюремный инспектор считал, что «обязанности тюремного священника не исчерпываются церковными службами и проповедями на узкой почве укрепления в заключенных начал православия»¹⁸. И именно за отказ превратить свои регулярные беседы с арестантами о Евангелии, о Церкви и спасении, с которых он начал свое служение, в обязательные для посещения и политически окрашенные встречи, отец Иосиф был переведен из тюрьмы в приходской храм на Арбате.

Приходская деятельность

По свидетельству Сергея Иосифовича, «сердце свое, всю основную силу своей горячей воли он оставил в тюрьме»¹⁹, хотя и на Арбате он пытался найти живую деятельность. Среди прихожан храма свт. Николая в Плотниках были бедняки, и отец Иосиф старался призывать к христианской любви и заботе о них остальных членов прихода (в основном достаточно состоятельных — из купечества и интеллигенции). Для этой цели он использовал, в том числе, издававшийся его собственными силами журнал «Приходской вестник». Во время голода 1911-1912 гг. он передавал средства на организацию столовой для детей в Поволжье… Однако, эти действия не могли удовлетворить его. Заботы по строительству доходного дома для церкви («на банковские деньги», горько замечает Сергей Иосифович), которые легли на его плечи, при всей внешней бурной активности, приводили к тому, что «душа сохла в строительной пыли»²⁰. Вот что пишет об этом его сын:

«Я бы не посмел об этом говорить, если бы не было одного его посмертного письма. Период перед первой мировой войной был наиболее душным и страшным периодом русского общества. Это было время еще живой “Анатэмы”, еще продолжающихся “огарков” и массовых самоубийств молодежи, время разлива сексуальной литературы, когда Соллогубы, Вербицкие, Арцыбашевы буквально калечили людей, время, когда жандармские офицеры читали о “розовых кобылках”, а гимназисты мечтали стать “ворами-джентльменами”, время, когда на престол ложилась тень Распутина, сменяющего архиереев и министров.

Главная опасность этого времени заключалась в том, что даже лучших людей оно точно опаляло своим иссушающим ветром».

Взгляд на идеальный образ прихода выражен в работе «Основы церковно-приходской жизни», написанной еще в 1894 г., в начале служения в Бутырской тюрьме (см. подробнее статью: «… мечтает всю Русь обратить в православные братства»: протоиерей Иосиф Фудель в дискуссии о церковной жизни рубежа XIX — ХХ веков). Очевидно, ничего похожего воплотить в ситуации того времени у отца Иосифа не было возможности. Неправда жизни при внешних признаках благополучия глубоко ранила о. Иосифа. С.Н. Дурылин вспоминает о впечатлении о нем в 1912 г.²¹:

«…лицо о. Иосифа было лицо подвижника в миру, праведника среди воюющей и успевающей неправды, – и оттого оно было всегда, даже в своей улыбке, грустно. Только в храме, во время богослужения, оно было
иным…»

Просветительская деятельность о. Иосифа в это время выражалась в преподавании Закона Божия, и он оставался верен тому принципу, с которого начинал и в тюрьме. Сохранилось воспоминание В.М. Сытиной (впоследствии жены С.И. Фуделя), которая была одной из учениц гимназии, где о. Иосиф преподавал Закон Божий (примерно в 1912-13 гг.): из него следует, что и в гимназии он старался разрушать обычную для того времени ситуацию, в которой чтение Евангелия было делом исключительно диаконов в храмах²². Сергей Иосифович приводит цитату из письма отца к священнику Михаилу Хитрову о школьной работе:

«Настала пора отрешиться от мысли о непогрешимости программы церковноприходской школы. Мальчик, окончивший церковноприходскую школу, из всех дивных притчей Спасителя, в которых так осязательно выражено все учение христианское, обязан знать только три! Мальчик, вышедший из школы до окончания ее, ничего не знает о Лице Христа и учении Его, так как запрещается говорить об этом, пока не прошли Ветхого завета. А между тем таких детей большинство, так как в селах не кончают курса до 60% учащихся! С чем же они выходят из школы? Ну не грустно ли все это?»²³.

Кружок и братство²⁴

В том же 1907 г., в котором о. Иосифа перевели из тюремного храма в приход на Арбате, в Москву окончательно переезжает М.А. Новоселов, и о. Иосиф принимает участие в регулярных встречах «Кружка ищущих христианского просвещения в духе православной Христовой Церкви», проводившихся у него на квартире. С философской точки зрения члены кружка придерживались славянофильских позиций, но объединяла их, как видно из самоназвания, не философия, а поиск истины в духе Церкви и в согласии с ней. Через два года из кружка рождается братство, названное в честь святителей Московских: Петра, Алексия, Ионы и Филиппа. Открытие братства состоялось 27 декабря 1909 г., после торжественной литургии в Чудовом монастыре у мощей святителя Алексия Московского. Важно отметить, что цель братства, заявленная в докладе первого председателя братства Ф.Д. Самарина, «состояла в возрождении начал соборности на основе живого церковного общения епископа, клира и мирян». Таким образом она, вообще говоря, находилась за рамками, очерченными Положением о деятельности братств от 8 мая 1864 года (равно как и современным Уставом Русской Православной церкви). Братство имело благословение и поддержку митрополита Владимира (Богоявленского), и во время его нахождения на Московской кафедре деятельность братства освещалась в церковной печати, но после его перевода в Санкт-Петербург в 1912 г., при новом митрополите Макарии (Невском) только изредка публиковались объявления о собраниях братства. Нет в печати и сведений о времени официального прекращения деятельности братства, однако вероятно это произошло в 1917 г.

Дела братства решались собранием братства, в состав которого входили все «пожизненные члены» братства, которыми стали 55 соучредителей (в их числе был и о. Иосиф Фудель), а также выбираемые от отделений члены. Для руководства делами братства сроком на 3 года выбирался совет, в состав которого сразу вошел и о. Иосиф — единственный священник среди членов совета.

Цель живого общения между мирянами и священниками осознавалась в том числе и как имеющая отношение к совершению богослужения: ситуация, в которой молящиеся в храме фактически не участвуют в общей молитве, признавалась ошибочной. Братство открыло курсы богослужебного пения, на которых давались пояснения молитвословий от Священного Писания. Внятность всякого чтения в церкви, его понятность для всех присутствующих подчеркивалась как важнейшая часть восстановления молитвенного совершения богослужения. В частности, на одном из докладов на общем собрании братства в 1911 г. предлагалось читать Евангелие лицом к народу и посредине храма, но это предложение собранием не было одобрено.

Члены братства участвовали в просветительской деятельности, издавая книги и брошюры; на ежемесячных собраниях братства всегда был по крайней мере один содержательный доклад.

Наконец, Братство ставило цель подготовки Церкви изнутри к Поместному собору, который без этой внутренней работы мог бы стать формальным, лишенным духа соборности. З.М. Дашевская заключает: «Устанавливая неформальные связи между деятельными, ищущими мирянами, Братство Святителей Московских формировало живую церковную среду, в которой должен был “вызревать” грядущий церковный Собор».

Преставление

В последние годы отец Иосиф «все больше уходил в молитву»²⁵, возвращался к тем корням, которые русская религиозная личность имеет в монашестве, по его же словам²⁶.

Сергей Иосифович свидетельствует о духовном подъеме у отца именно в последние годы; «он умирал в полном сознании своей смерти именно как момента перехода в “иного жития вечнаго начало”», буквально со словами церковной молитвы: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко»²⁷. Поэтому и похороны о. Иосифа были для его семьи «не то горем, не то каким-то торжеством»²⁸.

Из писем С.И. Фуделя

В письмах к сыну есть воспоминание о Сочельнике дома у Фуделей²⁹:

«…Милый мой сынок.

Сегодня Сочельник, и как ни много в душе темных облаков, они расходятся, и открывается зимняя лазурь детства, комнаты, в которых когда-то, десятки лет назад, в этот зимний день была тишина и благословение моего детства. Это было в том желтеньком доме, который все еще стоит рядом с домом № 47 в Плотниковом переулке, и была там комната “мамина”, с одним окном в небольшой сад (с кустами сирени) и лежанкой изразцами. Помню, что на одном изразце я выпрямлял гвоздь и, конечно, гвоздь не выпрямил, а изразец разбил. Утром рано, когда я спал, каждый раз в этот день ко мне приходил папа и совал мне под подушку какой-нибудь подарок для мамы (в этот день были и ее именины), и конечно, я тут же просыпался и сразу же из сна погружался в Праздник, в воздух какого-то благословенного торжества, и даже само одеванье было в это утро чем-то особенным и приятным. И вот, помню, идешь наконец в эту “мамину” комнату и, конечно, как всегда застаешь ее в белом чесучовом костюме и слегка надушенную, в кресле, с ласковым взглядом человека, который видел в жизни так много хорошего. А весь дом полон запахов — елки, игрушек и всяких вкусных вещей. У нас не было строго, но через отца шло благоговение к Празднику, и это налагало тишину и как-то не давало запахам и шипенью жаркого из кухни слишком пробиваться в комнаты. Да и ведь жаркое готовилось к завтрашнему дню, а сегодня был еще сочельник и только еще вечером запоют наконец в церкви “С нами Бог!”.

Елка у нас никогда не зажигалась в Сочельник. С елкой, естественно связано объеданье орехами и всякими вещами, игры и веселье, шум и многое из чисто человеческого.

А в канун праздника надо было хоть еще немного, хоть еще несколько часов удержать немощную мысль на том событии, которое когда-то совершилось. Собственно, в этом и вообще была характерная черта нашего дома, вернее, того духа, который наполнял его благодаря отцовскому воспитанию. Все его воспитание (совершенно лишенное “дидактизма”) сводилось к тому, чтобы мы полюбили Бога. Это как будто даже странно звучит, — не то слишком просто, не то слишком, наоборот, отвлеченно. На самом же деле научиться этой первой заповеди и невероятно сложно, и в то же время больше всего необходимо по своей конкретности и по своей первопричинности для всего поведения человека. Если мы иногда еще вспоминаем, что надо полюбить человека, то о том, чтобы полюбить богочеловека, мы (т<о> е<сть> я или еще кто-нибудь из верующих), почти не имеем понятия. И поэтому Он остается один и мы одни, разобщенные и поэтому неумиренные.

И когда я вспоминаю этот Сочельник в детстве и ищу объяснения тому миру, который оттуда до сих пор еще питает мою жизнь, то кажется мне, что источник его только в этой любви к Человеку и Богу, к Христу, которую имел в себе отец. Он его любил — это я знаю, и это запомнилось мне на всю жизнь…»

В книгах С.И. Фуделя

Сергей Иосифович посвятил своему отцу много страниц воспоминаний, которые мы не будем приводить тут целиком³⁰. Именно поездки с родителями в Оптину Пустынь для него являются первыми прикосновениями к подлинно церковной действительности. На всю жизнь он запомнил непоколебимую веру отца, его стойкость перед лицом очевидного зла, с которым он постоянно сталкивался внутри видимой церковной ограды. Его пример показывает, что не через отрицание темных сторон церковной жизни, а через скорбь о них, слезы и — в конечном итоге, — покаяние возможно подлинное служение Церкви.

Еще вспоминаю (ведь я пишу воспоминания, а не статью) хороший весенний вечер в Москве. Отец служит утреню в самом начале Страстной и после «Се, Жених…» читает Евангелие: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь гробам окрашенным, которые снаружи кажутся красивыми, внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты». И еще раз, и еще раз «горе»; это «горе» все нарастает в тишине церкви и весеннего вечера и, мне кажется, звучит на весь мир. Я очень люблю и знаю отца и слышу в его голосе слезы, и страх, и величайшую тревогу, и горечь, и страшную правду о том, что это он читает про себя, про нас, про Церковь. «Дополняйте же меру отцов ваших»… «Горе» стихает, потому что уже все сказано. Но вот еще: «Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки… Се, оставляется вам дом ваш пуст». Было страшно слушать, но как же было и хорошо! Что может быть лучше правды, что может быть радостнее того, когда удостоверяешься, по слову Достоевского, что «не умирает великая мысль», что Истину Божию «и врата адовы не одолеют»! (Мф. 16, 18)

Я вспоминаю об этом, может быть, просто потому, чтобы найти опору в подлинно бывшей хорошей церковной действительности, чтобы опереться в своей шатающейся вере на веру самого дорогого мне человека. Такая горечь была в его голосе, такие слезы и такая любовь!

Когда весны капель покажет,
Что начался Великий пост,
Ты на Божественную стражу
Шел, сердцем тих, душою прост.
И не сказать теперь словами,
Как жизнь с тобой была тепла,
Когда в четверг Страстной над нами
Свой счет вели колокола.

Я помню эти удары колокола, как удары в сердце, по счету прочитанных Евангелий, огни свечей и слушающий народ³¹.

Связь с другими церковными людьми

• Прп. Амвросий Оптинский, прп. Иосиф Оптинский — духовное руководство.
• Константин Николаевич Леонтьев (1831 — 1891) — о. Иосиф познакомился с ним в 1887 г. и был близок с ним до смерти. Впоследствии активно участвовал в издании его трудов. При этом, как отмечает С.И. Фудель, отец Иосиф «до конца жизни оставался больше “ранним славянофилом”, чем леонтьевцем»³². Не разделял о. Иосиф «византизма» К.Н. Леонтьева, его «теории “замораживания форм” для удержания неумолимо исчезающей из них жизни»³³.
• М.А. Новоселов (1864 — 1938) — связь через кружок ищущих христианского просвещения в духе православной Христовой Церкви.
• Л.А. Тихомиров (1852 — 1923) — оставил воспоминания, в которых упоминается о. Иосиф.
• Свящ. Павел. Флоренский (1882 — 1937) — о. Иосиф близко сошелся с ним в последние годы жизни, после перевода в приход на Арбате.

Источники:

1. Архив ДРЗ, фонд 008 «Архив семьи Фуделей», опись 1
2. Фудель С.И. Воспоминания. М.:Русский путь, 2012.
3. Соколова Т. Ф. Три поколения семьи Фуделей: По архивным материалам Дома русского зарубежья имени Александра Солженицина // Ежегодник Дома русского зарубежья им. А. Солженицина. М., 2010. С. 479—485 [URL].
4. Фудель И.И. Дневник священника пересыльной тюрьмы (1892 – 1899 гг.) // Православная община №3-4, 1991 [URL], [URL].
5. Фудель И.И. Письма о современной молодежи и направлениях общественной мысли. М.: Типография М.Г. Волчанинова, 1888 (издано без указания авторства) [URL].
6. Дашевская З.М. Обзор деятельности Братства Святителей Московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа (1909 – 1917 гг.) // Свет Христов просвещает всех: Альманах Свято-Филаретовского православно-христианского института. Выпуск 5. М.: СФИ, 2012. С. 131-150 [URL].

Примечания:

1. Отец отвечал так: «Духовно-нравственные чтения и беседы велись всегда в тюремной церкви и школе. Вызывались для этого из числа арестантов только желающие, так как я не нахожу возможным принуждать (зачеркнуто более резкое: “насиловать совесть”) кого-либо участвовать в духовно-нравственной беседе, ибо принуждение в этом случае не уменьшает, а укрепляет противорелигиозное настроение, в ком оно есть. В настоящее время такое настроение преобладающее среди каторжников, ибо из них более половины осуждены за политические преступления. Беседа на религиозные темы с такими людьми тотчас же переходит на почву социально-политическую и возбуждает страсти, а не умиротворяет» (Фудель С.И. Воспоминания. М.:Русский путь, 2012. С. 40). ↩
2. Фудель С.И. Воспоминания. М.: Русский путь, 2012. С. 24—25. ↩
3. Там же. С. 25. ↩
4. Там же. С.25. ↩
5. Фудель И.И. Письма о современной молодежи и направлениях общественной мысли. М.: Типография М.Г. Волчанинова, 1888. С. 133. Здесь и далее орфография и пунктуация приближена к современной. ↩
6. Там же. С. 135. ↩
7. Там же. С. 164. ↩
8. Фудель И.И. О значении церковной дисциплины в народной жизни. СПб., 1900. С. 7 ↩
9. Там же. С. 9. ↩
10. Там же. С. 13—14 ↩
11. Фудель И.И. Дневник священника пересыльной тюрьмы (1892 – 1899 гг.) (часть 1) // Православная община №3, 1991 [URL]. 8 ноября 1892 г. ↩
12. Там же. 12 февраля 1893 г. ↩
13. Там же. 5 февраля 1893 г. ↩
14. Там же. ↩
15. Там же. ↩
16. Фудель И.И. Дневник священника пересыльной тюрьмы (1892 – 1899 гг.) (часть 2) // Православная община №4, 1991 [URL] ↩
17. Там же. ↩
18. Цитата по: Фудель С.И. Воспоминания. С. 40. ↩
19. Там же. С. 51. ↩
20. Там же. С. 53-54. ↩
21. Дурылин С.Н. Отец Иосиф Фудель (мои памятки и думы о нем и о том, что было ему близко), 1919 г. [URL] ↩
22. Фудель С.И. Воспоминания. М.: Русский путь, 2012. С. 23. ↩
23. Цитата по: Фудель С.И.. Воспоминания. М.: Русский путь, 2012. С. 34. ↩
24. См. подробнее работу З.М. Дашевской. ↩
25. Там же. С. 55. ↩
26. Там же. ↩
27. Там же. С. 57. ↩
28. Там же. С. 58. ↩
29. Письмо от 6 января 1950 г. [с. Большой Улуй]. ↩
30. Фудель С.И. Воспоминания. М.: Русский путь, 2012. С. 23—59. ↩
31. Фудель С.И. Моим детям и друзьям, М.: Русский путь, 2012. С. 204—205. ↩
32. Фудель С.И. Воспоминания. С. 25. ↩
33. Там же. С.55—56. ↩