Покровский период в жизни Фуделя (1960-е—1970-е годы)

В конце 50-х и в начале 60-х гг. Сергей Иосифович Фудель с семьей ищет возможность переехать из Усмани поближе к Москве. В Москве жила семья сына Николая, училась в Педагогическом институте дочь Варвара, оставались близкие друзья и знакомые, а главное, была возможность доставать нужные книги для литературной работы. Сергей Иосифович закончил работу бухгалтером в артели «Красное знамя» и вышел на пенсию; необходимо было найти подходящую работу и для Веры Максимовны, так как выжить семьей на крошечную пенсию было невозможно. В письмах этого периода чувствуется неустроенность и неуверенность: «У меня сейчас такое чувство, — пишет он сыну — что мне в Москву уже почти и не к кому ехать, что-то отрывается и здесь, последнее тепло комнаты тети Маруси (сестра Мария Иосифовна Фудель) наконец уходит. Я никого не виню, но иногда хочется взять странническую палку и быть юродивым»1.

Священник Андрей Каменяка. Покров, 1960-е гг.Найти подходящее жилье было непросто: учитывая «административный минус», поселиться можно было не ближе, чем 100 километров от Москвы. Также нужно было найти покупателя на дом в Усмани, чтобы иметь средства для покупки жилья. Сергей Иосифович писал сыну Николаю: «…нам никаких “вишневых садов” не нужно, никакой романтики за наши деньги не купишь. Надо, чтобы была комната и кухня, чтобы все было еще вполне крепкое, особенно крыша, чтобы не был далеко колодец. В отношении участка мы рассчитываем на самое минимальное (2-3 сотки), за счет того чтобы было крепкое помещение»2. Жилье искалось в Александрове, Карабанове, Киржаче Владимирской области; помогали друзья и знакомые. Так, от отца Николая Голубцова была рекомендация на один дом в Киржаче, но покупка не состоялась. Рассматривались варианты в Малоярославце и соседних с Москвой южных областях. Наконец, в 1962 году появилась возможность приобрести дом в г. Покрове Владимирской области. Здесь с 1961 года служил в Покровском храме священник Андрей Каменяка, духовником семьи которого был епископ Афанасий (Сахаров), проживавший неподалеку, в г. Петушки. С Владыкой Афанасием Фудель познакомился еще в 1923 году в зырянской ссылке, в его комнате в пригороде Усть-Сысольска (Сыктывкара) состоялось венчание Сергея Иосифовича и Веры Максимовны Сытиной. В последующие годы Фудель был в общении с Владыкой, бывал у него в Петушках и обращался к нему по поводу своих книг. Благодаря заботе епископа Афанасия и хлопотам отца Андрея, было найдено жилье. С семьей отца Андрея, а вернее, сначала с его женой Галиной, познакомилась старшая дочь, Мария Фудель, еще в 1946 году, когда семья жила в Загорске. Они встретились при открытии Троице-Сергиевой Лавры и начале там богослужений. В дальнейшем это знакомство переросло в дружбу между семьями.

В Покрове предлагалось полдома: комната, разделенная перегородкой надвое, печное отопление, крошечная веранда, (вода в колонке не очень близко) и очень маленький участок, расположенный в Больничном проезде, дом 15. Месторасположение дома было довольно удачное, до храма около 10 минут пешком. Рядом проходило Горьковское шоссе, где ходили рейсовые автобусы в Москву. Недалеко была железнодорожная станция Покров, откуда регулярно ходили электрички в Москву (небезызвестная электричка «Москва — Петушки»), а в другую сторону — во Владимир. Из Покрова также было недалеко до Загорска (Сергиева Посада).

Город Покров находится на 101 километре Горьковского шоссе — бывшей «Владимирки», дороги, по которой арестанты отправлялись на каторгу или поселение в Сибирь. Это — главная улица города. В сравнении с другими городами древней Владимирской земли Покров имеет не столь давнюю историю. Первым известным поселением на его месте был Покровский мужской монастырь (или Антониева пустынь), основанный предположительно в конце XV века. В XVII веке монастырь был упразднен, храм стал приходским, а монастырская слобода стала патриаршим селом, которое по храму стало называться Покровским. При образовании Владимирской губернии в 1780-х гг. село было обращено в уездный город Покров. В середине XIX века в городе был построен Троицкий собор, а в конце его Иоанно-Богословский храм при тюрьме. В советское время, начиная с конца 30-х гг., религиозная жизнь в Покрове почти прекратилась. К началу 1940 года оба храма города закрыты, большинство священников арестовано. В 1950-х гг. Троицкий собор пытались взорвать, при этом была разрушена колокольня и пятиглавие. В изуродованном здании был устроен Дом культуры. Свято-Введенская пустынь (XVIII век), расположенная в нескольких километрах от Покрова, тоже была разрушена, часть монахов расстреляна, а настоятель арестован. В начале 30-х гг. в монастыре была устроена исправительная колония для малолетних преступниц (существует и сегодня на берегу Введенского озера, напротив монастыря). Помимо колонии, в Покрове действуют две тюрьмы: общего режима и для заключенных, больных туберкулезом. В послевоенные годы Покров, как и другие городки «101-го километра», заселялся большим количеством бывших зеков, в подавляющем большинстве имеющих уголовные статьи. Все это очень сильно определяло атмосферу города, где люди жили замкнуто, были необщительны, подозрительны и недружелюбны. Последствия этих лет сказываются в Покрове до сих пор, в городе мало жителей, имеющих местные корни, знающих его историю, людей и традиции.

Свято-Покровский храм г. Покров, 60-е гг.К началу 60-х гг. по просьбам жителей был открыт Свято-Покровский храм, настоятелем которого в 1961 году был назначен отец Андрей Каменяка. Храм в это время «представлял собой страшное зрелище, стены исчерчены лозунгами. Его состояние оставалось ненадежным, верующии опасались, что его ликвидируют… Предлогом могло быть его якобы аварийное состояние, необходимость реставрации его самого или икон, замена настоятеля на другого, “послушного”»3. За сохранение храма пришлось в дальнейшем бороться долгие годы.

28 октября 1962 года в Петушках умер Владыка Афанасий Сахаров. Фуделя это известие застало в Москве, и он поехал в Петушки. Вот как он описал 13 лет спустя в книге «Воспоминания» свое прощание с Владыкой: «Я взглянул в гроб и был поражен: передо мной в полном архиерейском облачении лежал с совершенно открытым лицом Владыка… Лицо было невероятно скорбно. Перед нами лежала страдающая за нас и молящая за нас любовь»4. Сергей Иосифович потерял очень близкого человека. Внучка Фуделя, Мария Николаевна Астахова вспоминает так: «…он же за ним и поехал в город Покров. Это был для него очень большой духовный авторитет». Сам Фудель пишет о некотором отчуждении, которое он испытывал в отношении Владыки («В духовном облике епископа Афанасия (Сахарова) было для меня что-то чуждое…»), но все покрывала и побеждала удивительная любовь Владыки и «я его любил и люблю», — пишет Сергей Иосифович5. В последние годы своей жизни, при посещении его в Петушках, он замечает некоторые изменения во взглядах епископа Афанасия: «Последние годы Владыка был точно в каком-то смятении чувств. То, что совершалось и в стенах Церкви, и в мире, вызывало в нем глубочайшую тревогу… Какое-то горестное недоумение и скорбь о все увеличивающемся обмирщении Церкви выражались и в разговорах его, и в письмах… Но перед смертью он сказал близким о том, где же выход. “Вас всех спасет молитва”, — это были его одни из самых последних слов».

Благодаря общению с Владыкой, его духовному завещанию, Фудель утвердился на духовном писательстве как своем подлинном церковном служении. Вопрос о духовном призвании волновал его с юности; когда ему было 20 лет, старец Оптиной пустыни Нектарий ошеломил его своими словами: «Перед вами открывается путь священника… Не бойтесь, и идите этим путем. Бог вам во всем поможет. А если не пойдете, испытаете в жизни большие страдания». Сергей Иосифович пишет: «Это был первый призыв на подвиг, и я не пошел на него»6. Там же он вспоминает: «Второй призыв к нему был еще более осязаемый, в 1939 году, от другого старца — отца Серафима (Битюгова)… Отец Серафим уже не говорил о священстве, он говорил только о твердой жизни в вере, и около этого старца я не чувствовал смущения, но чувствовал силу и решимость… И все-таки я не пошел на призыв… И сбылось слово старца Нектария о страданиях». Затем, в середине 50-х годов, в Усмани, Фудель, продолжая поиск своего пути, решал вопрос о принятии им священства. В последний год жизни он пишет сыну: «В начале (или середине) 50-х годов я был накануне (в своем уме) принятия священства. Но советовался с разными людьми, в том числе с Муней (Лучкина М.П., няня детей Фуделя, инокиня Матрона)… Она говорит: “нельзя вам, — у вас страха Божия мало”. Она обличила меня в самый корень, осудила мое намерение и сказала мне дружескую правду»7. И он отказался от своего намерения. Примерно в эти же годы Сергей Иосифович начал писать (в юности он писал стихи, но это было уже другое творчество). Выстраданная потребность поделиться радостным пасхальным опытом веры, хотя бы для самых родных и близких, движет им. «Веру… можно только показать живым дыханием правды. Убедить можно только убедительностью своего личного счастья в ней, заразительностью своего божественного веселья веры. Только этим путем передается она, и для этой передачи рождаются слова духоносные»8 Книга воспоминаний об отце и годах юности, предназначенная первоначально лишь для узкого семейного круга, стала продолжением литературных трудов. Следующая книга «Путь отцов», законченная в 1957 году, была ориентирована на более широкий круг читателей. При практически полной невозможности для верующих в то время найти святоотеческую литературу, Фудель хотел поделиться словами святоотеческой мудрости, от которой загоралось огнем его собственное сердце. «Путь Отцов» стал первой его книгой, которая стала распространятся в религиозном самиздате и оказала большое влияние на многих молодых людей, пришедших в Церковь. На эту книгу Фудель получил очень теплый отзыв от Владыки Афанасия (Сахарова); также, по словам Владыки, работа получила одобрение старцев Глинской пустыни (там жили в то время арх. Таврион (Батозский) и схиарх. Андроник (Лукаш)). Владыка писал: «…Господь да поможет Вам шествовать “путем Отцов”… писания отцов-аскетов могут быть полезны не только монахам, но и мирянам… Я очень бы хотел, чтобы ваша книга была напечатана. Знаю, что это теперь не легко. Но если вы разрешите, я попытаюсь нащупать почву»9. Поддержка и одобрение Владыки и других духовно-опытных лиц стала для Сергея Иосифовича благословением Церкви на путь духовного писательства. Обратившись в следующей своей книге к творчеству Достоевского, Фудель формулирует концепцию пути Ф.М. Достоевского: «мы видим в его темном лабиринте такую ослепительную нить Ариадны, что лабиринт делается широким и безопасным путем… У Достоевского была одна “первоверховная”, или “владычествующая”, идея — явление в мире Иисуса Христа. В нем была ясная личная любовь к Христу, живому и осязаемому»10. И путь Достоевского был лишь в той степени путем к художественным прозрениям, в какой он был путем ко Христу, со Христом и во Христе. Именно эта «владычествующая» идея, «чтоб не умирала великая мысль», становится определяющей для жизни и творчества самого Сергея Иосифовича в Покровский период. «А что касается того, не поздно ли в наше время убеждать в чем-то людей, не слишком ли уже далеко зашел процесс де-христианизации человечества и формирования нового язычества, то я думаю, что об этом нам не дано знать. Мы должны делать свое дело исповедания христианства, а Господь знает пути Свои и судьбу мира»11, — писал он в своей книге «Наследство Достоевского».

Переезд в Покров состоялся 14 ноября 1962 года, примерно через две недели после похорон Владыки Афанасия (Сахарова). Судя по письмам этого времени, он был трудным, с болезнями и искушениями. Через 9 дней по приезде в Покров Фудель пишет сыну: «Но чувствую, что я… в таком немощном виде сейчас, в каком не был за всю жизнь»12. Вера Максимовна в этом же письме сомневается в целесообразности их переезда и думает о возможном возвращении в Усмань, настолько непростой оказывается ситуация на новом месте. Она пишет о Сергее Иосифовиче: «Он так тяжело переживает всякие неудачи, что я только стараюсь как-то все обратить в сторону самую легкую и скорее посмеяться над нелепостью окружающих условий и людей, как это и сейчас у нас — чем это серьезно и тяжело переживать»13. Однако, переезд все же состоялся. Большой радостью для семьи Фуделей была возможность посещать Покровский храм. Настоятель отец Андрей Каменяка принял Сергея Иосифовича, и он служил долгие годы в храме чтецом. Внучка писателя Мария Николаевна Астахова вспоминает об этом так: «Я вот еще помню, как он читал псаломщиком в храме. Обычно он всегда тихо говорил, и вообще много не говорил. А тут он прямо громким голосом, каким-то надрывным, читал; прямо вот, слушая его голос, волнуешься; вот этот голос очень хорошо я запомнила. А бабушка водила меня на клирос, она там пела. И я помню, как она там тоненьким голосом; высокий голос у нее был, сильный такой, хороший голос; пела “Благослови, душе моя, Господа”; как-то ей подпевалось» (из личного интервью с М.Н. Астаховой).

Между семьями Фуделя и отца настоятеля была дружба, ходили друг к другу в гости. Дочь отца Андрея Мария Каменяка вспоминает, что ее отец подолгу разговаривал с Сергеем Иосифовичем, но детям при этих разговорах присутствовать было нельзя. Она вспоминает: «Я часто встречалась с Сергеем Иосифовичем на клиросе, где он читал, и в гости к ним ходили с родителями. Высокий, сутуловатый человек со впалой грудью, глухо покашливающий, немногословный, казался мне очень больным и исполненным каких-то тайн; смутно чувствовалось в нем это богатство его духовного мира, врожденное благородство, неотмирность. Вера Максимовна, его жена, была само радушие и приветливость» (интервью с М.А. Каменякой). В последующем (в 1967 г.), Фудель был крестным отцом у Александра, сына о. Андрея. Фудель давал также уроки английского языка отцу Андрею.

В лесу. Слева направо: о. Андрей, С.И. Фудель, Николай (сын о. Андрея), Варвара Сергеевна Фудель, м. Галина с дочерью Машей (на руках)

Однако, в храме обстановка была очень сложная. Здание находилось в плачевном состоянии и под постоянной угрозой закрытия. В приходе были постоянные конфликты и скандалы, архиерею писались многочисленные жалобы друг на друга и на настоятеля. Как и во всех храмах того времени, при приходе были осведомители, передававшие властям информацию о всех приходящих в храм, особенно о молодежи. Крещение и венчание фиксировались «за ящиком» и сообщались властям. За участие в церковных Таинствах можно было иметь неприятности на работе или вовсе остаться без должности, поэтому большинство приходящих в храм старались держаться незаметно и не общаться с другими. Таинства церковные тоже старались совершать в тайне.

Местные власти не жаловали приход и грозились закрыть храм. Фудель, желая помочь сохранить храм и предотвратить его закрытие, обратился с письмом к своему другу, Николаю Евгеньевичу Емельянову, который в то время был ответственным секретарем московского клуба «Родина», занимавшегося изучением памятников архитектуры и живописи. Емельянов был руководителем архитектурной секции клуба и мог помочь с постановкой на учет Покровского храма как «памятника архитектуры». Фуделем и отцом Андреем было написано заявление в Научно-методический совет по охране памятников архитектуры при Министерстве культуры СССР о принятии на учет и охрану храма.

И все же этот приход не стал «родным домом» для Сергея Иосифовича. Своей близкой знакомой со времен вологодской ссылки Татьяне Михайловне Некрасовой он пишет незадолго до Пасхи в марте 1963 года: «Мне на Страстной нельзя уезжать, но в субботу, я думаю, не выдержу одиночества и тоже куда-то поеду. В эту ночь (Пасхальную) нестерпимей, труднее одиночество. И в то же время именно в эту ночь трудно найти пристанище». И в этом же письме: «Жить становится все труднее: та смертельная усталость, которая разлита в мире, иногда заливает душу. Очевидно, теперь в этом и есть главный подвиг — сохранять бодрость души, мужество сердца, верность своей вере»14.

Редкие раньше поездки в Москву теперь участились. В храме Ризоположения на Донской улице в эти годы служил отец Николай Голубцов, близкий друг семьи и любимый Сергеем Иосифовичем человек, который тайно венчал сына Николая и его жену Лидию, а в последствии крестил внучку Марию. После смерти отца Николая в 1963 году Фудель бывал и в других московских храмах, особенно любил он храм Ильи Обыденного, с которым его связывали не только воспоминания юности, но и близкие по духу люди; в те годы там собирались жившие в Москве члены Мечевской общины и служил протоиерей Владимир Смирнов, замечательный и памятный многим священник. Именно в этом храме Сергей Иосифович познакомился с семьей Ильи Шмаина (бывшего лагерника и в будущем священника). Он приглашал молодых тогда и не знакомых с Церковной традицией людей принять участие во Всенощном бдении, которое совершалось на дому (при этом никаких имен не называлось, Мария Валентиновна Шмаина даже не знала имени Фуделя). Он учил их, как надо читать на клиросе, и по воспоминаниям Марии Валентиновны, это общение и совместное участие в службах оказало на них с мужем большое влияние (интервью с М.В.Шмаиной). В 70-е гг. Фудель бывал в храме Николы в Кузнецах, настоятелем которого был известный проповедник протоиерей Всеволод Шпиллер, приглашавший Фуделя на службах в алтарь15. В этом храме бывали многие тогда еще молодые верующие люди, ныне они известные священники и церковные деятели.

Сергей Иосифович Фудель с женой Верой Максимовной. Покров, 1970-е гг.Жизнь в Покрове хотя и воспринималась Фуделями как передышка, теперь уже не сажали и не ссылали за веру без суда, однако напряжение и ожидание ареста не оставляло их до самых последних дней. Бытовая жизнь была очень трудная, особенно зимой. В доме было постоянно холодно, необходимы были дрова, топка, ношение воды и прочие работы, которые при состоянии здоровья обоих были трудными. Сергей Иосифович страдал желудочными болезнями, требующими диетического питания, в то время как необходимые продукты достать было сложно; в магазинах, особенно в провинции, достать что-то было невозможно, не всегда и хлеб можно было купить, зачастую даже за хлебом предстояло выстаивать очереди. Вся страна везла продукты из Москвы. А.М. Копировский, который познакомился с Фуделем около 1975 года, вспоминает абсолютно пустой холодильник в доме и чрезвычайно скудную обстановку в комнате: «Стол, кровать, и больше ничего. Только большая икона Тихвинской Божьей матери в углу» (Интервью с А.М.Копировским). В доме была теснота, места для работы практически не было; младшая дочь Варвара, тяжело заболевшая в 1965 году и нуждавшаяся в постоянном уходе, жила вместе с родителями. Поразительно, что хотя семья жила чрезвычайно скудно, они все отличались удивительной отзывчивостью к другим людям и гостеприимством. По свидетельству Елены Пантелеевны Прилепской, жительницы Покрова, помогавшей им по хозяйству долгие годы, они приютили у себя в доме Зинаиду Андреевну Торопину (подругу Марии Фудель по Загорску), больную туберкулезом. Долгое время они помогали ей с лечением, поддерживали ее, со временем она нашла работу и получила место в общежитии, но дружба с семьей Фуделей сохранилась навсегда. Елена Пантелеевна Прилепская отмечает удивительную скромность Сергея Иосифовича, по ее словам он был очень молчаливым, всегда приветливым и вежливым, усаживал ее пить с ними чай, и при этом она даже не подозревала, что он пишет духовные книги, хотя бывала в их доме почти 15 лет. Лишь в 2006 году, увидев его портрет на обложке книги, она узнала с каким удивительным человеком была знакома. Из местных жителей у них также бывал Сергей Кузнецов, работающий наладчиком на трикотажной фабрике, часто беседующий с Сергеем Иосифовичем и помогавшим им по хозяйству с дровами.

Вот как сам Фудель пишет сыну об их жизни в 70-е годы: «Мама здесь работать не может, здесь она вся уходит в тяжелое хозяйство, здесь она то зябнет, то задыхается, здесь постоянная нехватка многого для нее необходимого. Здесь, наконец, кругом чужие люди, которые выводят ее из равновесия… Я же, наоборот, только здесь и работаю…»16. И в другом письме к сыну Николаю: «Я получаю здесь то, чего не было в Москве: совершенную тишину и совсем заросший зеленью участок, с розами и белыми лилиями. Доброе отношение к себе я видел и в Москве, но и здесь оно заметно»17.

Последние 15 лет у Сергея Иосифовича была глаукома обоих глаз, один глаз почти не видел, он страдал тяжелой формой аллергии, вызывавшей при обострении постоянный зуд тела. В 1970-м году он перенес инфаркт, в 1975-м началось злокачественное воспаление лимфатических узлов. И все же, все эти годы Сергей Иосифович постоянно работал, и большинство его книг написано именно в Покровский период. В последние годы (с 1972 по 1977) он работал над сочинениями философской, богословской и церковной тематики, в том числе: «Записки о литургии и Церкви», «Священное предание», «Причастие вечной жизни», «У стен Церкви», «Итог всего» и некоторые другие работы.

Еще в начале 60-х гг. Фудель познакомился с секретарем редакции «Журнала Московской Патриархии» А.В. Ведерниковым, активным и влиятельным церковным деятелем того времени. Он заказывал Фуделю написание статей и выполнение переводов иностранных авторов, большинство из которых не были опубликованы, но давали Сергею Иосифовичу возможность заработка. С 1962 года эту должность занимал Евгений Алексеевич Карманов, ставший близким другом семьи Фуделей. В работах по переводам принимала участие и Вера Максимовна, хорошо знавшая немецкий, французский, английский и итальянский языки. Это сотрудничество продолжалось до конца жизни Сергея Иосифовича. Как «внештатный сотрудник» Фудель получил возможность пользоваться библиотекой Московской духовной академии в Троице-Сергиевой Лавре и периодически бывал там, оставаясь на несколько дней. Кроме того, активно работал с материалами и источниками в Библиотеке имени В.И. Ленина в Москве. Эта работа давала возможность знакомиться и с современными богословскими работами, выходившими на Западе. Известно, что Сергей Иосифович был знаком также с Николаем Евграфовичем Пестовым, имевшим обширную библиотеку и дававшим своим знакомым редкие книги, в том числе и зарубежную богословскую литературу, а также самиздатские рукописи. Пестов распространял рукописи самого Сергея Фуделя, и именно таким образом книги Сергея Иосифовича получали известность (интервью с А.М.Копировским).

Весной 1963 года была закончена важная для Фуделя работа «Наследство Достоевского» и начата книга об отце Павле Флоренском, которого Сергей Фудель знал лично и любил. «Я ощущал в нем благоухание какой-то духовности… способное сдвигать гору человеческой тупости и равнодушия», — пишет он Марии Федоровне Мансуровой, вдове отца Сергия Мансурова, урожденной Самариной. Для Фуделя было важно мнение об этих его работах близких людей, и он через знакомых передавал рукописи для обсуждения их. Однако темы, которые были важными для него, не всегда встречали отклик и понимание. «Я крайне огорчен — опять столкнулся с полным непониманием Флоренского среди близких, и предчувствую, что моя работа будет почти гласом в пустыне»18. «Я писал, стараясь именно о том, о чем Вы пишите в письме: дать больше его образ, а не учение… Самое главное то, по моему мнению, что его личный облик гораздо важнее и “вернее” его учения… Не писать совсем об учении я не мог, т.к. во-первых, меня об этом специально просили, а во-вторых, надо было предостеречь от некоторых его ошибок»19. И все это время, несмотря на одобрение и поддержку читавших его рукописи, Фудель мучим сомнениями в нужности его труда: «Я все, чем больше пишу, тем все меньше верю в нужность писания для нашей современности. Ей нужна только молитва и пост, ей нужны праведники, рабы Божии, “в сердце которых нет лукавства”. А книжечками, “даже очень благонамеренными”, землетрясения не успокоишь», — пишет он Мансуровой в конце 60-х годов20. И все же именно в литературной работе видел Фудель свое главное призвание и служение. Им написаны книги и богословские статьи, в которых Фудель продолжает развивать круг своих заветных мыслей о сущности Церкви и Евхаристии, об опыте Богообщения и об обручении благодати Святого Духа, о стремлении христианства к «первохристианству», как к «эпохе возможной полноты стяжания Святого Духа, полноты жизни в Нем»21. Его волнуют проблемы современной культуры и искусства, связанные с оскудением веры и христианской жизни. «Искусство решило заменить христианство, или, точнее, люди, потерявшие христианство (или его еще не знающие) приняли искусство как новую религию», — пишет он своему другу искусствоведу Н.Н. Третьякову. Только в обретении веры и в приобщении ко Христу и Церкви видит Фудель выход из этого мертвящего и отравляющего тупика, где потеряны все критерии. «А способность различения дает христианство. Только напившись его живой и студеной воды, человек выходит… из духоты своего безвольного сознания к мужественному различению добра и зла и к живому творчеству жизни»22. В стремлении помочь другим найти эти живые источники и, понимая, что «жизнь определенно кончается, а в душе еще много невысказанного», Сергей Иосифович заканчивает одну из самых своих значимых и поразительных книг — «У стен Церкви» (1974–1976 гг.). Эта книга, состоящая из разнородных отрывков, вся об одном — о Церкви и о ее благодатной преображающей жизни; и она удивительным образом раскрывает личность своего автора. Она написана человеком, который жил в Церкви и жил Церковью, и многими страданиями заплатил за это, но с величайшим смирением и в конце своей жизни сознающим себя лишь стоящим «около ее пречистых стен». «Неудержимая благодарность» за жизнь и надежда наполняет сердце автора; благодарность к дорогим людям, живущим в памяти сердца, ко всем тем, кто приоткрыл ему дверь в Церковь. И вместе с этим в душе автора живет сознание своего недостоинства и невысказанности самого нужного: «В каком-то смысле я умираю в бесплодии»23. Неудивительно, что именно эта книга стала для многих молодых христиан в 70–80-е годы, когда не было почти никакой христианской литературы, важнейшим свидетельством о Церкви, о ее святой жизни, о вере, надежде и любви, живущей в ее праведниках.

С.И. Фудель в последние годы жизни. Москва, 2-я половина 1970-х гг.В 60–70-е годы имя Сергея Фуделя, благодаря распространению в самиздате, получило известность среди многих христиан, особенно среди московской молодежи, к нему стали приезжать из Москвы, привозили продукты, зная его почти нищенское существование. Так, в начале 70-х он познакомился с Владимиром Воробьевым (ныне известный протоиерей) и его семьей. В середине 70-х к Фуделю приезжали Александр Копировский и Георгий Кочетков (ныне священник). Общение с верующей молодежью, интерес к его творчеству и его церковному опыту, беседы с ними очень поддерживали Сергея Иосифовича в его достаточно уединенной и трудной жизни в Покрове. В этом общении исполнялись слова его, сказанные в книге «У стен Церкви»: «Может быть, вся задача нашего уходящего поколения в том и есть, чтобы передать молодым христианам это чувство рассвета, чувство приближения сроков»24. В письме к Николаю Емельянову он пишет: «Надо видеться, хоть раза два в год, а в промежутки писать друг другу. Сейчас жизнь затягивает в одиночество, точно в какую-то воронку в воде, и надо противодействовать этому»25; и в этом же письме продолжает: «У нас тоже много трудного и даже тяжкого, но вот как-то все переживается, и как ни бывает трудно, то тупика никогда не бывает: под ногами чувствуешь все ту же дорогу, а над головой звезды. И в этом чувстве Пути и есть наша непобедимая сила»26.

Сергей Иосифович сердечно заботился о нравственном здоровье своих близких и чувствовал большую ответственность за духовную жизнь своих детей. Любовью и беспокойством наполнены все его письма к сыну, к внучке Марии и дочерям. В последние годы жизни, 1 января 1976 года, он оставляет духовное завещание дочери Марии:

Ты меня беспокоишь не меньше Вари, а болею я за тебя даже еще больше. Может быть потому, что ты из детей самая мне близкая по духу, по страшной судьбе, по страданию. Я бы одного желал: не дожить мне до того времени, когда ты будешь как все, когда ожесточишься, когда потеряешь последнее тепло и любовь… Мы живем, и дышим, и верим, и терпим, — только для того, чтобы «не умирала великая мысль», чтобы не стерлись с лица земли те капли крови, которые пролил за нее Христос. Так как без них — духота, и смерть, и ужас. Если люди перестанут это понимать, то я ради них же, этих людей, не перестану, так как жизнь вне любви — безумие. А удерживает в нас любовь только смирение. Есть ли оно в тебе? Все, что мы терпим мы заслужили, мы сами в громадной степени создали свое страдание. Я в том числе, искренно тебе говорю. А, как сказал один человек, «нищие не могут роптать, но они не могут и унывать, они могут только нести свой труд нищеты и надежды». Они слышат, как «Царь царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным». Прости меня, я ничего не знаю, кроме этого, и я хотел бы, чтобы ты жила и умерла с этим27.

В конце 1975 года состояние здоровья Фуделя еще ухудшилось, врачи нашли диабет, затем развилось злокачественное воспаление лимфатических узлов. Сил оставалось все меньше. В праздник Сретения 15 февраля Сергей Иосифович пишет последнее прощальное письмо Марии Федоровне Мансуровой: «Вчера, под Сретение, я с трудом дошел до храма, чтобы услышать “Сушу глубородительную землю” и любимые припевы на 9-й песне “О Христе, всех Царю! Подаждь ми слезы теплы…”. Вся жизнь прошла под знаком этих песней, в устремленности их слов. Прошла и кончается. А с Вами у меня всю жизнь было связано все самое светлое и вечное»28.

Сергей Иосифович приводил в порядок свои бумаги, 1 августа 1976 года им был составлен список его работ. Рукописи и материалы с выписками для книг он сложил в чемодан и передал их на хранение своему другу, московскому архитектору Дмитрию Михайловичу Шаховскому, у которого они хранились почти четверть века, при жизни Фуделя они не были опубликованы. В 2000 г. Д.М. Шаховской передал архив в Библиотеку-фонд «Русское Зарубежье». Единственная работа, напечатанная полностью при жизни С.И.Фуделя, «Об о. Павле Флоренском», была выпущена издательством YMCA-Press в Париже в 1972 г. под псевдонимом Ф.И. Уделов. Рукопись была опубликована без согласия автора, и это стало полной неожиданностью для семьи Фуделей. Сергей Иосифович и вся семья были очень испуганы и даже, по словам близких, ожидали ареста, но, к счастью, все обошлось. Недавно Павел Вольфович Мень сообщил, что рукопись была передана издателям отцом Александром Менем, который в то время имел возмозможности для публикации в этом издательстве (интервью с П.В. Менем). Некоторые из рукописей хранились также у Н.Е. Емельянова, Е.А. Чернышовой-Самариной, А.А. Бармина.

В последние месяцы силы все больше оставляли его, зрение слабело, писать приходилось с помощью увеличительного стекла. «Душа спокойна, точно послана мне от Бога какая-то радость конца», — пишет он дочери Марии29. И в это время он пишет последнюю свою работу «Итог всего», духовное завещание, обращенное к «последним христианам истории», которые стоят перед Богом непоколебимо и видят восходящую «зарю Духа, в которой открывается и познается вся подлинность христианства». «Христианство больше не может существовать без вдохновения Святым Духом, мы больше не можем задыхаться, не ощущая Его духоносного водительства, реально нами осознаваемого»30. В этом последнем своем обращении Фудель вновь говорит о жажде Духа, о реальном причастии «еще здесь, на земле, Божественной жизни и нетления», без которого томится душа.

На рассвете 7 марта 1977 года он скончался в своем доме в Покрове. Гроб отвезли в храм на связанных вместе детских санках. На отпевание 9 марта из Москвы приехала полная электричка московской интеллигенции, храм был полон. Отпевали два священника: настоятель отец Виктор Кукин, назначенный в июле 1976 года, и приехавший из Киржача протоиерей Андрей Каменяка. Весь храм пел. Александр Копировский вспоминает удивительную проповедь, сказанную отцом Андреем, который уподобил Сергея Иосифовича мученикам в белых одеждах, о которых говорится в Апокалипсисе: «Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца…» (Откр. 7:14). Александр Михайлович вспоминает, как многолюдная толпа шла за гробом с пением «Святый Боже», машины останавливались, и люди спрашивали с изумлением, кого хоронят. «Это было удивительное чувство Пасхи, это было духовное торжество», — свидетельствует он (интервью с А.М.Копировским). На старом Покровском кладбище нашел свое упокоение Сергей Иосифович Фудель. Рядом с ним погребена через одиннадцать лет и его жена Вера Максимовна Сытина, и недалеко — их друг, Зинаида Андреевна Торопина.

Завершая свою книгу «Наследство Достоевского», Фудель вспоминает слова Владимира Соловьева, сказанные им над могилой Федора Михайловича:

Мы, собравшиеся на могиле, чем лучшим можем выразить свою любовь к нему, чем лучшим помянуть его, как если согласимся и провозгласим, что любовь Достоевского есть наша любовь и вера Достоевского — наша вера. Соединенные любовью к нему, постараемся, чтобы такая любовь соединила нас и друг с другом. Тогда только воздадим мы достойное… за его великие труды и великое страдание31.

Примечания:

  1. Собр. соч. в 3-х тт. (далее — СС) Т. 1. С. 471.
  2. СС. Т. 1. С. 468.
  3. Прот. О. Пэнэжко. Город Покров, храмы Петушинского и Собинского районов Владимирской области. Владимир, 2005. С. 13
  4. СС. Т. 1. С. 85.
  5. СС. Т. 1. С. 76.
  6. У стен Церкви // СС. Т. 1. С. 212.
  7. СС. Т. 1. С. 515
  8. Моим детям и друзьям // СС. Т. 1. С. 229.
  9. Прот. Н. Балашов, Л.И. Сараскина. «Сергей Фудель». М., 2011. С. 149–150.
  10. Наследство Достоевского // СС. Т. 3. С.8.
  11. СС. Т. 3. С.11.
  12. СС. Т. 1. С. 472.
  13. СС. Т. 1. С. 472
  14. СС. Т. 1. С. 473
  15. Прот. Н. Балашов, Л.И. Сараскина. «Сергей Фудель». М., 2011. С. 222.
  16. СС. Т. 1. С. 513.
  17. СС. Т. 1. С. 498.
  18. Письмо 7, М.Ф. Мансуровой
  19. Там же, письмо 14.
  20. Там же.
  21. Причастие вечной жизни // СС. Т. 2. С. 239.
  22. СС. Т. 1. С. 480–489
  23. У стен Церкви // СС. Т. 1. С. 213
  24. СС. Т. 1. С. 211.
  25. СС. Т. 1. С. 496.
  26. Там же. С. 497.
  27. СС. Т. 1. С. 513.
  28. Там же, письмо 16.
  29. СС. Т. 1. С. 513
  30. Итог всего // СС. Т. 2. С. 399–400.
  31. СС. Т. 3. С. 155.